Герберт Розендорфер - Кадон, бывший бог

– Это шторм, – сказал Придудек.

– К счастью, здесь, в этой холодной местности, все наступает медленнее, даже шторм, – отозвался фон Харков.

– И как же мы должны к нему готовиться, если позволите спросить? – поинтересовался Придудек.

Тут барон впервые не нашелся, что ответить.

Однако бога, как уже говорилось, ветром не сдует. Благоприятные обстоятельства не заставили себя ждать.

– До ближайшей суши, наверное, километров тысяча, – произнес Придудек. – Вы и в самом деле думаете, что шторм может отнести нас так далеко?

На это барон, вновь обретший уверенность в себе, ответил:

– Кому везет, тот и стоя покакать сумеет. Это старинная прибалтийская поговорка.

Придудек засмеялся, подняв голову и открыв рот (не знаю, смеялся ли он над поговоркой или над самим бароном), и тут очередной камешек, которые довольно часто скатывались со скалы нам навстречу, прыгнул Придудеку прямо в рот. Он поперхнулся, раздавил его зубами, пожевал и проглотил.

– Эту скалу можно есть, – сообщил он.

Я отломил от скалы кусочек, барон тоже. Мы попробовали. И в самом деле.

– Как же мы раньше-то не заметили, – пожалел барон. По консистенции камень напоминал сильно затвердевший хлеб.

– В Латвии, – начал фон Харков, – наши земгальские крестьяне пекут такой хлеб. Ну, я вам скажу! Однажды, это было давно, нас, детей, само собой, вместе с матерью, отвезли в замок к одному знакомому графу, он даже приходился нам каким-то родственником – как его звали, в данном случае не имеет значения («дурень старый, наверное, он просто забыл, как его звали», – подумал я), и мы устроили пикник на смотровой площадке башни. О, эти прибалтийские пикники! Вы бывали когда-нибудь на настоящем прибалтийском пикнике? Нет? Значит, самое замечательное событие в жизни у вас еще впереди – если вам повезет, конечно. Короче, сидим мы на смотровой площадке одной из башен графского замка вместе с графом. И там подавали эти знаменитые земгальские хлебцы. Их пекут один раз в четыре года. То есть только по високосным годам. Таких лентяев, как там, свет не видел, скажу я вам, и еще я вам скажу, что не только голь перекатная бывает хитра на выдумки, но и лень тоже. Эта ленивая земгальская деревенщина изобрела такой рецепт хлеба, что тот не только не плесневеет за четыре года, но со временем становится даже вкуснее. Хотя, разумеется, и тверже. Этот свой хлеб, то бишь хлебцы, земгальцы называют «свильпе» или «кокле». Он такой твердый, что… Короче, когда моя мать хотела разломить один такой свильп или кокле, – а их пекут в виде длинных батонов или, лучше сказать, даже батогов, бывает, что и до метра длиной, или даже длиннее…

– Ну уж! – усомнился Придудек.

– Parole d'honneur! [4]Господин тромбонарь, я видел это собственными глазами, тогда еще юными! Итак, когда моя мать захотела отломить себе кусочек этого батога, у нее ничего не получилось. Она нажала изо всей силы – опять не вышло. Свильп был слишком твердым. Мы потом пытались все по очереди – безрезультатно. Тогда граф, наш добрый знакомый и дальний родственник, фамилия его была Кейзерлинг («вспомнил наконец», – подумал я), изо всей силы шваркнул его о зубец крепостной стены, огораживавшей нашу площадку. И что же вы думаете?! Зубец сломался и упал вниз, прямо в крепостной ров, придавив четырех брехливых собак Кейзерлинга.

– А свильпе уцелел? – поинтересовался Придудек.

– Так оно и есть, – подтвердил фон Харков, – или, точнее, так оно все и было. Может быть, вы мне не верите?

– Верю, верю, – поспешно подтвердил Придудек. – Только один вопрос: как же вы его потом разделили?

– Дисковой пилой.

К счастью, скала оказалась не такой твердой, как латвийско-земгальские хлебцы, хотя на вкус, по словам барона, она была похожа на них, то есть вообще безвкусна. Однако мы не только питались ею, но и выели себе в скале небольшую пещеру, которая потом спасла нас от шторма, по-прежнему грязно-оранжевого и наконец достигшего нас, и бушевавшего так, что я начал было опасаться, как бы не унесло весь остров.

Мы продолжали вгрызаться зубами в гору. Правда, тут возникла одна проблема: чем больше мы ели, тем больше толстели, а чем больше мы толстели, тем больше нам приходилось есть, чтобы устроить себе побольше места.

Так мы сидели и ели, ели, ели (и пили тоже или, лучше сказать, слизывали капавшую сверху воду), а борода барона все росла и росла.

То, что я есть, доказывается тем фактом, что я должен быть.

Не понятно?

Начнем сначала (как же часто мне, богу Кхаутону, или Каадону, приходилось начинать все сначала!): когда-то не было ничего, и было это, как высчитано (я ничего не придумал и сам не высчитывал), пятнадцать миллиардов лет назад, или, возможно, всего лишь двенадцать миллиардов, а потом вдруг возникло что-то. Теперь ясно?