Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Джон В. просьбу выполнил. Уже на неделе ему удалось увидеться с Павлом и тактично всё обсудить. Павел смотрел на вещи здраво. Разговор его нисколько не смутил. Тем не менее при личной встрече с Мариусом, состоявшейся через два дня после разговора с Джоном В., Павел внимал его доводам уже с таким видом, будто ему предлагали ограбить кого-то из его знакомых, но при этом уверяли, что сполна компенсируют моральные издержки, и не только щедрым вознаграждением, но и сочувствием и полным пониманием того, на что он идет.

Альтенбургер понял, что совершил ошибку — именно ту, которой так опасался. Он попытался спустить дело на тормозах. Но Павел совершенно неожиданно пообещал всё хорошенько взвесить и прежде всего узнать, что думает сама Мария. Он заверил, что сможет найти к ней подход. Мариус просил довести до ее понимания, что идея прибегнуть к ее помощи была не спонтанным решением, а, что особенно важно, по-настоящему выношенным.

Четвертинов не перезвонил ни в конце недели, как обещал, ни позднее. Мария как ни в чем не бывало продолжала проводить вечера на Риверсайд-Драйв. Альтенбургеры гадали: почему она молчит? Павлу не удалось с ней поговорить? Она была против? Или он взвесил всё на трезвую голову и передумал?

Горечь разочарования отравляла Лайзе и Мариусу жизнь. Уникальная возможность уплывала из рук. Сожалениям не было конца. Одно утешение — вопрос пока оставался открытым. Хотя стоило ли вообще строить замки на песке?

Сероглазая русская няня — добросовестная, приветливая, милая — самим своим существованием, казалось, опровергавшая все негативные представления о своих соотечественниках, которыми довольствуется большинство нью-йоркских обывателей, с первого дня появления в доме пробудила к себе глубокую приязнь. Привязанность к ней испытывала даже прислуга, не говоря уж о Еве, ее четырехлетней воспитаннице, которая просто не чаяла в Марии души, — факт из разряда необъяснимых. Уже по одной этой причине Альтенбургер чувствовал себя каким-то клятвопреступником. Ему даже трудно стало общаться с Марией с глазу на глаз. И он ее немного сторонился…

Шесть месяцев пролетеликак один день. Вавилон новых времен, Нью-Йорк обращал своих обитателей в рабство, подчиняя их существование единому ритму. Жить одним днем — другого выбора ни у кого здесь просто не было.

Трехмесячная виза, с которой Маша Лопухова приехала в Нью-Йорк, чиновнику эмиграционной службы показалась неправдоподобно долгосрочной, во всяком случае для подданной Российской Федерации, прилетевшей лондонским рейсом. В аэропорту ей пришлось объяснять, где, кто и за какие заслуги наделил ее столь невероятной привилегией. Ответ был прост, но показался убедительным: в посольстве в Москве работал знакомый американец. С любезными извинениями Мария Лопухова была отпущена на просторы Америки…

Жизнь Маши не была здесь ни беспечной, ни радостной. В иные дни всё казалось безысходным, беспросветным. Но дороги назад не было. И принятое недавно решение оставаться, несмотря ни на что, в Соединенных Штатах, упиралось не в страх вернуться домой к разбитому корыту. За этим стоял всё же трезвый расчет. Каким бы ветреным и свободолюбивым человек ни был по природе, он не может всю жизнь метаться из угла в угол. Найдется ли на свете хоть один свободолюбец, у которого не возникает однажды желания найти себе пристанище, тихую гавань, где можно укрыться от непогоды и встрясок? А если так, то обретение равновесия, внешнего и внутреннего — лишь вопрос времени, и добиться этого проще, как ни крути, упорством, а не метаниями из стороны в сторону…

Однако дни шли, но в жизни Марии ничего не менялось. Каждый раз происходило одно и то же: стоило ей отпустить на волю свою фантазию, как душу начинало разъедать отчаяние. Что ждет ее в Москве без средств к существованию? Продолжение учебы в Строгановке? Для чего? Чтобы получить никчемный диплом и с ним моральное право зарабатывать мазней, изображая сирень и с детских лет набивших оскомину мишек на лесной поляне? Перебиваться оформлением витрин или уроками в столице — без квартиры, без семьи, без надежного плеча, рассчитывая только на себя?.. Нью-Йорк в этом смысле мало чем отличался от Москвы: одним здесь всё достается даром, другим — ничего, несмотря на все их потуги… А потом? Через пять лет, через десять, когда сил уже будет меньше в разы, а усталость накопится? Может быть, забыть о Москве и о Строгановке, спрашивала она себя, и уехать к родителям в Тулу? Ведь живут же люди в провинции, в глуши, и не считают это концом света. Что плохого в скромном незаметном существовании? Провинция — колыбель настоящих ценностей, и в прямом, и в переносном смысле…