Дай Сы-Цзе - Комплекс Ди

(Куда же девать труп? В голове соучастника убийства мельтешили типичные кадры из фильмов. Сначала он увидел, как тяжелое тело летит в воду и медленно идет ко дну. Но вот развязывается веревка, которой оно связано. Крыльями раскидываются полы судейского кителя, живот вздувается как мяч. Ноги, освободившись от пут, взбрыкивают (один башмак срывается и летит в грязь на берегу), но очень скоро замирают, костенеют. Густо-зеленая тина, листья, объедки, куски прогнившей коры, разный мусор – все сливается в какое-то мутное месиво. Судью Ди, застывшего в позе деревянного идола со скрещенными на груди руками, подхватывает течение и несет к опоре моста. Опора выдается вперед острым клином – здесь будет конец безумной траектории, конец бывшего элитного стрелка, фаната маджонга. Вот-вот его тело разобьется, разорвется на куски, но в последний момент его засасывает, как сухой лист, и закручивает водоворот, похожий на гигантский глаз циклопа. Нет, не заслуживает этот кровавый палач чистого водяного погребения по освященному веками тибетскому обычаю и не заслуживают такого надругательства воды Янцзы, от которых поднимались к небу древнейшие на земле молитвы. «Словесных волн размеренный поток в двойных надежных скрепах рифм». Кто это сказал? Джойс? Валери? Правильно ли я процитировал?)

– Я ехала позади какого-то грузовика, по дороге, которую знаю лет двадцать с лишним, но у меня было чувство, что я попала в незнакомый город и вряд ли найду обратный путь. Когда проезжали мимо базара, было видно, как мясники у себя в лавках рубят туши. Взлетающие топоры блестели под голыми электрическими лампочками. Бледно-желтое призрачное сияние окружало каждого рубщика. Глядя на них, я ощутила первые симптомы мигрени. Потом потянулась стена музыкальной школы. Кто-то, вернее всего студент, играл там, за стеной и за деревьями, на пианино. «Какая силища!» – воскликнул шестой секретарь судьи Ди. Он узнал Двадцать девятую сонату Бетховена, и в первый раз я почувствовала к нему уважение. А он, довольный случаем блеснуть своими музыкальными познаниями, стал рассказывать, как, живя в Америке, ночами напролет слушал радио. Полюбил джаз, потом фортепианную музыку. Я похвалила его вкус. Он поблагодарил и, проникшись ко мне доверием, признался, что принял там, в Америке, христианство. А я подумала: надо же, этот человек, который конвоирует меня, как полицейский конвоирует заключенного на суд или на казнь, оказывается, христианин. Это потрясло меня, и мне стало его жалко. Разоткровенничавшись, он рассказал, что у него еще в Америке развился геморрой, который теперь уже нельзя вылечить. Узлы разбухают, перегораживают кишку, а иногда лопаются, и начинается сильнейшее, похожее на менструальное, кровотечение. Здесь, в нашем городе, эти непредсказуемые приступы создают ему массу проблем. Из-за них он не может участвовать вместе с начальством в марафонских, длящихся несколько суток турнирах в маджонг. Ему не светит попасть в кружок приближенных к судье Ди лиц – тот подбирает сотрудников из числа партнеров по игре. Так что шестой секретарь может ставить крест на своей карьере.

Мы миновали завод и поехали по направлению к Южному мосту. Дорога была не такая тряская, как в те времена, когда будущий муж возил меня с работы домой на велосипеде. Проехали мимо того самого общественного туалета. Помнишь, я тебе говорила по телефону. Теперь на месте прежней развалюхи стоит домик с черепичной крышей и белыми кафельными стенами. Не могу тебе передать, как я ненавижу это место! Там я первый раз услышала слово «гомосексуалист», и этот вонючий, мерзкий сортир накрепко связан с Цзянем, со мной, стал частью моей жизни. Я иногда думаю, где ж теперь, после смерти, он встречается со своими возлюбленными. И мне вдруг пришло в голову спросить своего конвоира – его зовут Лю: «Слушай, Лю, раз ты христианин, ты, наверное, изучал Библию и все прочее?» – «Что, – говорит он, – прочее?» – «Ну, – говорю, – например, что такое рай? Ты думал про него?» – «В каком смысле!» – «Как ты думаешь, есть в раю туалеты? И какие они, лучше, чем тут, или…» Он меня оборвал: «Тьфу! Делать мне, что ли, нечего, – думать про такие гадости!» Кажется, он жутко разозлился, я и не стала продолжать разговор. Молча крутила баранку. Но перед Народным парком он заговорил сам: «Понимаешь, я юрист и привык употреблять точные термины. Испражнения исходят из твоего тела. Тело же на тот свет не попадает. В рай возносится только душа. А души, как и ангелы, которые их окружают, не писают и не какают. Значит, сортиры им не нужны». – «Ну, а в аду они есть?» Он сказал, что не знает. И мы снова замолчали. В центре города я остановилась купить воды. А когда вернулась и мы снова тронулись, он сразу заговорил, как будто мой вопрос не давал ему покоя: «В Запретном городе [16]в Пекине сортиров не было». Я как-то растерялась и только спросила: «Да?» – «Да. Ты там была? Ну, значит, сама видела: ни в дворцовой канцелярии, ни во внутреннем императорском дворе, ни в покоях императрицы и наложниц, ни у евнухов – нигде никаких клозетов, как на небе!» – «А как же, – говорю, – они справляли нужду? В ведро?» Он снова рассердился: «Дура! Ведро – это ведро, а не клозет!»