Джоанн Харрис - Спи, бледная сестра

— Как ты думаешь, она настоящая принцесса?

— Почти наверняка, — очень серьезно ответил я, и Эффи восторженно вздохнула. — Должно быть, ее прокляла злая ведьма, и теперь она должна жить в нищете, — продолжал я. — Она потеряла память и скрывает свои магические способности, притворяясь ярмарочной шарлатанкой. Но по ночам она превращается в серебряную лебедь и во сне летает туда, где никто, кроме нее, никогда не бывал.

— Да ты надо мной смеешься, — запротестовала она.

— Вовсе нет.

Но Эффи было не до того.

— А знаешь, мне никогда не гадали. Генри говорит, это все прикрытие для черной магии. Он говорит, что в Средние века за такое вешали и правильно делали.

— Ханжа твой Генри, — фыркнул я.

— Да мне все равно, что он говорит, — решительно заявила Эффи. — Подождешь меня здесь? Я ненадолго.

Лишь бы дама была довольна. Я уселся на пенек и стал ждать.

В шатре было жарко; освещался он лишь небольшой красной лампой на столе. Цыганка сидела на табурете, тасуя колоду карт. Когда я вошла, цыганка улыбнулась и жестом пригласила меня присесть. Я на миг отпрянула — удивилась, что это не та женщина, которая танцевала. Эта была старше, голова повязана шарфом, черные глаза густо подведены. Я озадаченно уставилась на предмет, накрытый темной тканью, что лежал на столе. Поймав мой взгляд, немолодая «Шехерезада» указала на предмет сильной, все еще прекрасной рукой.

— Хрустальный шар, — объяснила она. Голос был ровный и приятный, но с акцентом. — Если не накрывать, он теряет силу. Снимите колоду, пожалуйста.

— Я… А где девушка, которая танцевала? — нерешительно спросила я. — Я думала, это она будет предсказывать судьбу.

— Моя дочь, — коротко сказала она. — Мы с ней вместе работаем. Пожалуйста, снимите карты.

Она протянула мне колоду, и я задержала ее в руках. Карты были тяжелые, на вид очень старые и лоснились не от грязи, но от бесчисленных почтительных прикосновений. Я вернула их неохотно — хотела рассмотреть поближе. Цыганка стала спиралью раскладывать карты по столу.

— Отшельник, — начала Шехерезада. — И десятка жезлов. Подавление. Этот человек говорит о добродетели, но у него есть постыдный секрет. Семерка кубков — распущенность. И девятка мечей — жестокость и убийство. Теперь Влюбленные — но тут сверху валет монет. Он принесет тебе радость и горе, потому что в руках у него двойка кубков и Башня. А кто у нас на Колеснице? Верховная Жрица, она опирается на десятку мечей, что предрекает гибель, и туз кубков — большую удачу. Ты станешь доверять ей, и она спасет тебя, но чаша, которую она предложит, полна горечи. Ее колесницей правят валет и Шут, а под колесами — туз жезлов и Повешенный. В руках она несет Справедливость и двойку кубков, что предвещает Любовь, однако внутри кубков — Перемены и Смерть. — Она замолчала, словно забыв о моем присутствии, и тихо заговорила сама с собой по-цыгански.

— А дальше что-нибудь есть? — спросила я через некоторое время, увидев, что она глубоко задумалась.

Замявшись, Шехерезада кивнула. Она как-то странно посмотрела на меня, затем подошла, быстро поцеловала в лоб и сделала какой-то знак тремя пальцами левой руки.

— У тебя необычная, магическая судьба, та dordi, — сказала она. — Лучше сама посмотри. — Она аккуратно сняла покров с хрустального шара и пододвинула его ко мне.

На миг я перестала понимать, где нахожусь. Свет причудливо играл в хрустале, и мне казалось, будто я покинула тело и смотрю откуда-то сверху на знакомую сцену, персонажи которой будто сошли с карт Таро: девушка сидит за столом, цыганка смотрит на разложенные перед ней карты. Внезапно голова стала легкой-легкой, почти закружилась, меня разбирал беспричинный смех, но в тоже время я смутно тревожилась, словно боролась с утраченными воспоминаниями.

«Когда нам вновь сойтись втроем?» [21] Уильям Шекспир. «Макбет», акт I, сцена 1. Пер. М. Лозинского. — спросила я себя и безудержно расхохоталась, будто вспомнила отчаянно смешную шутку.

И вдруг меня захлестнуло отчаяние, столь же внезапное, как и веселье, слезы подступили к глазам, изображение в шаре расплывалось. Я испугалась, растерялась, но не могла вспомнить, что меня напугало, и, дрожа, смотрела на затуманенную поверхность шара.