Сесилия Ахерн - Там, где ты

Мне так и не удалось поспать этой ночью. Я собиралась всего лишь спуститься по ступенькам и убрать свои вещи. Потом, когда я это сделала, мне захотелось выйти под дождь и поискать свою машину. А уж когда ее не оказалось на месте, я начисто забыла чувство, которое пыталась удержать, пока оставалась в объятиях Грегори и в его постели.

Этим утром он проснулся один, и мне было больно думать, что он вообразил себе, когда ощупал постель и нашел под руками только холодные простыни. Он спокойно спал, веря во сне, что его любимая рядом, а я в это время вернулась в свою холодную комнату и сразу увидела зубную щетку, которая так и лежала нераспакованной на столе. Впервые найденная пропажа не принесла никакого облегчения. При виде щетки я почувствовала себя еще более опустошенной, чем до того. Получалось, что, когда я с Грегори, каждая найденная вещь влечет за собой пропажу чего-то внутри меня. И вот в пять утра я лежала в одиночестве в своей кровати, покинув теплую постель мужчины, которого любила и который любил меня. Мужчины, который не захочет больше меня видеть и расстанется со мной. Мужчины, который после тринадцати лет усердных попыток узнать обо мне все, что заслуживает маломальского интереса, сдастся и откажется иметь со мной дело.

Но для начала я сама сдалась, рассталась с ним и не возвращалась, пока не почувствовала себя слишком одинокой, слишком усталой. Пока мое сердце окончательно не погрузилось в печаль из-за того, что я сама себе внушила, будто множество ничего не значащих встреч с ненужными мне людьми гораздо важнее, чем единственная значащая с единственно нужным. В то утро я повторяла себе, что должна держаться за это чувство, вспоминать, каким безумием было покинуть тепло, чтобы в одиночестве шагать по холоду, и как глупо отказываться от чего-то важного ради пустоты.

Он согласился пустить меня обратно при одном условии. Если я признаю, что у меня проблемы, и буду ежемесячно посещать встречи в группе под названием АЖНИ. Первое, что узнаешь, придя в АЖНИ, — это то, что ты здесь только ради себя, а не ради кого-то еще. То есть ложь с самого начала. Каждый месяц, когда я являлась на очередную встречу, оборачивался еще одним месяцем, проведенным с Грегори, более счастливым Грегори, который радовался тому, что я делаю шаги — всего двенадцать, если быть точной, — к выздоровлению. Речь опять-таки шла о самообмане, так как всем и каждому было ясно, что никаких перемен в моем поведении не наблюдается. В глубине души я знала, что не такая, как остальные мои соратники по АЖНИ. Мне казалось полным абсурдом, что он считает, будто я нахожусь среди себе подобных и так же, как они, соскребаю с себя слой за слоем свои проблемы, часами, до изнеможения очищаю себя, каждый вечер перед сном и столько же утром, перед работой. Или что я — как эта женщина, делающая тонкие надрезы на собственных руках, или как тот мужчина, который ощупывает, нумерует и прячет любой, даже самый незначительный предмет, попавшийся ему на глаза. Я не такая, как они. Мою преданность спутали с навязчивой идеей. А ведь это разные вещи. Я — другая.

Годами я посещала эти встречи, но оставалась все тем же существом двадцати одного года от роду, которое каждую неделю сидело на бетонных ступеньках напротив кабинета доктора Бартона, уперев локти в колени, положив подбородок на сплетенные пальцы и наблюдая за проходящей мимо жизнью, в ожидании момента, когда удастся пересечь улицу.

И всякий раз Грегори делал это за меня, переходил на мою сторону. Теперь я понимаю, что ни разу не пошла ему навстречу. И не думаю, чтобы хоть однажды поблагодарила его.

Но сейчас я говорю «прости меня». Кричу это по тысяче раз в день, в этом месте, откуда он не может услышать меня. Повторяю «спасибо тебе» и «прости меня», снова и снова выкрикиваю эти слова среди деревьев, над горами, заполняю своей любовью озера и посылаю по ветру поцелуи, надеясь, что они долетят до него.

Я приходила на встречи АЖНИ ежемесячно. Потому что, являясь сюда, знала: весь следующий месяц я смогу оставаться с Грегори.

В этом месяце я пропустила встречу.

После возвращения с вечерней репетиции в Доме коммуны Хелена, Иосиф, Бобби и я устроились в их доме за сосновым столом. Ванда сидела напротив меня, ее голова с растрепанными черными кудряшками лишь чуть-чуть возвышалась над столом, а руки прилагали неимоверные усилия, чтобы удержать пальцы сцепленными на подтянутых к подбородку коленях, — она старалась скопировать мою позу. Иосиф только что сообщил, что Совет назначил собрание на завтрашний вечер, и эта новость — по причинам, известным только остальным присутствующим, — заставила их замолчать и впустила в комнату тягостную атмосферу неизбежно надвигающейся трагедии.