Григорий Ряжский - Дом образцового содержания

«Отец мой законный, рассказал Сашок, был натурально Александр Федорович Керенский, дворянин и негодяй. Кем не числился только и не трудился: военным министром, министром юстиции, а после уж и премьером Временного правительства. Тогда-то его юнкера и прозвали Александрой Федоровной. Знаешь почему? А потому что спал на императрицыной кровати, а ее как раз так и звали, жену-то Николашкину. Так вот! После сбежал, как все толкуют, в женской одеже из Зимнего. Херня! Не было такого, но было зато решение Временного правительства слать его на фронт за подмогой, чтоб удержать дворец. Он на американской машине выбирался, под флагом. И никакого женского платья не было. Наоборот, он модничать страшно обожал и по одеже всегда выделялся от других всех. Его английские бабы „синий чулок“ прозвали, которые в России ошивались тогда, перед революцией, перед нашей, а не шестнадцатого года которая была. Так вот, бабы эти были суфражистки. Это значит – те, которые боролись, чтобы у них все женские права были против нас, мужиков в смысле. Они, буржуйки, от папаши моего просто с ума сходили: и от одежи „элеганс“, и от самого его, что такие преобразования произвел в России. Одна особенно его признавала как красавца и вождя. И дала по случаю – себя, в смысле, телом. А он взял, не будь дурак, хоть и временный премьер. Это уж сразу незадолго перед Зимним было дворцом, но до „Авроры“ еще, меньше месяца оставалось.

После исчез он в пучине событий, а она осталась. Искала его везде, но не нашла – сам понимаешь. Тут наша революция накатила. Английское бабье тут же уплыло к себе домой, они все на острове находятся, вся империя, а моя мать осталась, потому что на встречу продолжала надеяться из-за живота, который уже имела после отца. И этот живот был я сам. Ну после она еще сколько-то пометалась, поискала везде, и время рожать подоспело. Она и родила. Но брать меня в Англию к себе отказалась – не так поймут ее там. Тогда она в роддоме, в Москве уже, все акушерке тамошней поведала подчистую, всю историю свою пропащую. Ребенка, то есть меня, оставила там же и к себе домой убыла, какой и уезжала оттуда изначально, – без детей, не запачканной. А меня после детского приюта – в детдом, там жить под фамилией, которую англичанка завещала. И под отчеством. Вот я и вышел – сирота Александр Александрович Керенский, так и в метрике выправили, чисто по рассказу поверили. А в том году срок подошел детдом покидать по возрасту. Список, кому покидать, видать, к кому-то большому на руки по случаю попал, что-то у них там в органах отмечали вроде переделки ОГПУ в НКВД, ну и захотели благодейство для сирот типа образовать под свой праздник. Тот большой глянул и обалдел от моего звучания и еще выше в рассмотрение запустил. Оттуда пришли интересоваться и сверять. А после, как сверку произвели, все так и оказалось, как повествую. И еще выше доложили – выше уже некуда, сам понимаешь, про кого толкую. Там тяну-улось, тяну-улось. Думал, может, убьют теперь после вскрытия бывшей правды, ан нет – наоборот.

Приехали на черной машине, погрузили и в дом на Трехпрудный переулок откантовали, сюда. Живи, говорят, и радуйся Александр Керенский-младший. Теперь это твоя будет квартира после казенной детдомовской и твоя вся обстановка при квартире. Можешь идти и получать пропись в паспорт и штамп. Я услыхал такое – чуть не опрокинулся головой на стоячие часы с боем, на вон те, в коридоре, не поверил в такой фарт. А потом уж, как в себя пришел, мне один из ваших, из органов, много чего поведал: и про то, и про это, про суфражистку без имени – мать мою, а главное, что приказ дал сам Иосиф Виссарионыч, отец наш и защитник. Сказал вроде того, что пусть все знают в мире, что дети за отцов не отвечают, что у нас в Советской стране все сословия равны и в любых апартаментах могут проживать любые обездоленные люди, без разбора от родни и совершенных деяний. Керенский негодяй, предатель интересов народа и враг, а сын его – тоже Александр, но уже полноправный советский гражданин, выпускник советского заведения и строитель светлого будущего. Пусть живет и радуется во славу нашей родины. Советское правительство выделяет для жизни сына предателя народа Керенского квартиру в высококультурном доме в самом сердце нашей столицы.

Я осмотрелся когда, обжился – точно, культурно: посуда всякая, шкапчики открывные, картинки, ноты кругом, пианино. Вот так, брат сосед, все случилось, веришь?»

Верил Чапайкин или же нет – было ему не важно. Главное, что извлек он из путаного рассказа детдомовского Сашка, это то, что прикасаться к сыну временного премьера когда бы то ни было с любой инициативной задумкой – смертельно опасно и невозможно. Прав он или нет – покажет время и опыт будущего соседства.