Григорий Ряжский - Дом образцового содержания

– Сема…

Начиная с этого визита Роза Марковна Мирская и Стефан Томский подружились. И подружились хорошо, славно, пристойно. Так, как бывает у разновозрастных, но симпатизирующих друг другу соседей в силу простых, но необъяснимых причин. Необъяснимых – за исключением тех, которые объяснялись несложно и без затей.

Несмотря на громкую фамилию, Варе Бероевой, дочери известного пианиста Владимира Бероева и его супруги домохозяйки Марии Глебовны, удалось поступить на переводческий факультет Иняза имени Мориса Тореза лишь со второй тяжелой попытки. Кто отец ее, в институте знали прекрасно, и поэтому всем требовалась самая малость – чтобы девочка не завалила непосредственно язык. Дали понять, что в крайнем случае хватит и жидкой тройки. Все остальное делалось автоматически, накатанными блатными путями, учитывая папину знаменитость и мамину пробивную способность. Но даже при таком наборе обстоятельств знаний Варвариных едва хватило на твердую двойку. Думала, поступит – там и начнет уже отдаваться языку с полным студенческим рвением. А пока можно отложить старание до лучших времен, и так возьмут, никуда не денутся.

Мать была потрясена вскрывшейся относительно дочкиных результатов истиной. Отец принял неудачу спокойно, посоветовал нанять наилучших репетиторов и укатил в Берлин, чтобы оттуда далее концертировать в Цюрихе, приурочив конец гастролей к гостевому выступлению на Зальцбургском международном музыкальном фестивале. Это был восемьдесят девятый. И тогда разъяренная Мария Глебовна выставила дочери угрожающий ультиматум: либо та поступает на следующий год, сдав язык не менее чем на четверку, либо не видать ей вольницы в дедовой квартире до дальних неопределенных времен.

В июле девяностого абитуриентка Бероева, с отвращением подготовив себя к подвигу, совершила-таки поступок – сдала вступительный английский на 4 балла. Следующий ход теперь был за матерью. Та, дождавшись отцова дня рождения, прибыла к Глебу Иванычу с поздравительным визитом, прихватив очередную легочную пшикалку заграничного производства и сдобрив все это увещеванием от дочери к отцу относиться к себе бережней и не болеть. Медицину Чапайкин принял, в ответ на поздравление сухо кивнул и спросил:

– Чего, Варьку хочешь селить?

– Так студентка она теперь, папа. Хочешь не хочешь, настаивает на самостоятельности. Взрослая уже, – она пересела ближе к отцу. – И тебе, я смотрю, пап, лучше тоже ведь не становится. Годы есть годы. А так глаз будет постоянный. – Старик не ответил. Маша обвела глазами помещение, мысленно прикидывая что-то свое. – Я думаю, денька через три и переберется. А я до той поры продуктов вам запасу, чтоб вы у меня не диетничали тут, – с наигранной веселостью добавила она и таким же оживленным глазом посмотрела на отца: – Ладно?

Дед тяжело оторвался от стула, молча вышел, вернулся и, так же ничего не говоря, положил перед дочерью связку ключей:

– Вот, другой комплект. Если что, закажете сами, сколько еще надо вам. Я тут буду, а она наверх пусть идет, занимает, чего хочет…

В оговоренный срок к дому № 22 по Трехпрудному переулку подкатил микроавтобус, откуда дочь и мать Бероевы стали выгружать Варины вещи. Вещей было не так много, но зато большая их часть состояла из объемных узлов, преимущественно с подушками, одеялами и одеждой. Мебель дополнительно не требовалась никакая – сталинский письменный стол, освобожденный дедом от револьвера и орденов, также переходил в пользование внучки-студентки. Разве что туалетный столик с зеркалом прихватила с собой Варька от родителей, чтобы было с помощью чего молодую красу наводить и где держать девчачьи свои пузырьковые хитрости. Вот с ним-то, со столиком, им Митька и помог справиться, когда они, выгрузившись, растерянно прикидывали, с чего начинать затаскивать имущество.

Митька Мирский к своим восемнадцати уже не числился, слава Всевышнему, учеником средней школы. Кое-как, при вмешательстве в процесс известного отца-оператора, расплевался с выпускными экзаменами за 11-й класс и трижды перекрестился от отвращения при получении аттестата. Со школой бы он, если честно, завязал уже давно, если б не сосед, серьезный человек из другого подъезда, Стефан Стефанович, бабушкин знакомый, тот самый, что вернул прадедовы золотые часы с музыкой. Тот, пересекшись с ним как-то за чаем у Розы Марковны, обратил внимание на внука – старшеклассника, пацана лет шестнадцати—восемнадцати. И внук этот ему понравился. Все понравилось в нем: и неласковый вид, и недоверчивый глаз, и не слишком любезный голос, и крепкая спина.