Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить

Кетут оборачивает ко мне лицо с почти беззубой улыбкой, и меня словно окунают в теплую воду — такая она добрая. Я не ошиблась — он и вправду удивительный человек Его лицо — как целая энциклопедия добрых дел. Он крепко и взволнованно пожимает мне руку.

— Очень рад познакомиться, — говорит он. Кетут понятия не имеет, кто я такая.

— Пойдем, пойдем, — говорит он и провожает меня на крылечко своего маленького дома с бамбуковыми циновками вместо мебели. Там все в точности, как два года назад. Мы садимся. Кетут не раздумывая берет мою ладонь, — наверное, решив, что я пришла погадать, как и большинство путешественников с Запада. Он произносит краткое предсказание, которое, к моему облегчению, оказывается сокращенной версией того, что я уже слышала. (Пусть он не помнит моего лица, зато моя судьба — на его натренированный глаз — не изменилась.) По сравнению с прошлым разом он стал лучше говорить по-английски, куда лучше Марио. Кетут выражается, как мудрый старый китаец в классических фильмах о кун-фу, поучавший Кузнечика, [33] Кузнечик — прозвище, данное учителем По Кейну, герою сериала 1970-х годов «Кун-фу» с Дэвидом Кэррадайном в главной роли. — прозвище Кузнечик можно вставить в середине каждого предложения, и все они прозвучат как мудрые наставления. «У тебя очень счастливая судьба, Кузнечик..»

Я жду подходящего момента, чтобы вклиниться в предсказание Кетута, прерываю его и напоминаю, что уже была здесь два года назад.

Кетут озадаченно смотрит на меня.

— Не в первый раз на Бали?

— Нет, сэр.

Он напряженно думает.

— Ты — женщина из Калифорнии?

— Нет, — говорю я, а настроение все падает. — Я из Нью-Йорка. Кетут заявляет (и непонятно, в отношение чего):

— Я уже не такой красивый, как раньше, потерял много зубов. Может, как-нибудь пойду к зубному, поставлю новые. Только боюсь зубных врачей.

Он открывает беззубый рот, демонстрируя потери. И верно, с левой стороны почти все зубы выпали, а с правой остались лишь поломанные желтые огрызки — больно смотреть. Кетут объясняет, что упал и сломал все зубы.

Я говорю, что мне очень жаль это слышать, и снова пытаюсь вернуться к своей теме, говоря на этот раз помедленнее.

— Не знаю, помните ли вы меня, Кетут, но я была здесь два года назад с учителем йоги, американкой, она жила на Бали много лет…

Кетут радостно улыбается.

— Я знаю Энн Баррос!

— Именно. Энн Баррос — так ее зовут. А меня — Лиз. Я тогда приходила, чтобы вы мне помогли, потому что хотела найти веру в Бога. И вы нарисовали волшебную картину.

Кетут с улыбкой пожимает плечами, демонстрируя полное непонимание.

— Не помню, — говорит он.

Для меня это такие плохие новости, что даже смешно. И что мне теперь делать на Бали? Уж не знаю, как я представляла нашу с Кетутом встречу, но, признаться, надеялась на что-то вроде суперкармического слезного воссоединения. И хотя я боялась, что он уже умер, мне почему-то не приходило в голову, что, если это не так, живой Кетут может меня и не вспомнить. Теперь кажется верхом тупости предполагать, что наша первая встреча запомнилась ему столь же живо, как мне. Нет, ну правда: почему я все как следует не спланировала?

И я начинаю описывать картину, которую он нарисовал для меня, — фигуру на четырех ногах (прочно стоящую на земле), без головы (чтобы не смотреть на мир посредством разума), с сердцем в виде рожицы (потому что смотрит на мир через сердце). Кетут вежливо выслушивает меня с отстраненным интересом, будто речь идет о чьей-то совсем другой жизни.

А после я делаю то, что мне совсем не по вкусу — не хочется обязывать старичка, — но я просто должна это сказать, поэтому выкладываю все как есть.

— Вы тогда сказали, что я должна вернуться сюда, на Бали. Что я буду жить здесь три или четыре месяца. Что я могла бы помочь вам учить английский, а вы научили бы меня всему, что знаете. — Мне не нравится, как звучит моя речь, — в ней проскальзывает отчаяние. Про приглашение жить в его доме и вовсе молчу. Учитывая ситуацию, это было бы уж слишком.

Кетут вежливо выслушивает меня, улыбается и кивает с таким выражением, будто хочет сказать: «Ну и умору иногда услышишь от некоторых!»

Я почти опускаю руки. Но раз уж зашла так далеко, то просто обязана стараться до конца. И тогда я говорю:

— Я — писательница, Кетут. Писательница из Нью-Йорка.

И по какой-то причине именно тогда он вспоминает. Лицо вдруг озаряется радостью, вспыхивает, ему все становится ясно и прозрачно. Искра узнавания загорается в памяти.