Андрей Волос - Алфавита. Книга соответствий

— Ага! — мрачно отвечает второй, перед тем как захлопнуть дверь. -

Если б, чего доброго, ОН у меня был как у тебя рожа, я б ЕГО точно в унитазе мыл!..

И было мне грустно обо всем этом думать.

Но потом я вышел из стеклянных дверей гостиницы, вдохнул свежего воздуха — и отвлекся до позднего вечера.

Вечером же, когда я открыл дверь номера, меня и впрямь встретил неведомый мне до той поры… кто? Сожитель? — нет, как-то неловко.

Сосед? — какой же сосед, если мы с ним в одной комнате дружно храпим и солидарно нюхаем носки? Соспальник? — м-м-м… вот именно что соспальник… да, пожалуй что соспальник. Одетый в свежую белую рубашку с галстуком и черный пиджак, соспальник сидел перед виртуозно накрытым столом. В серебряном ведре мерзла «Столичная».

Листья салата сверкали каплями воды. Икра антрацитово блестела в одном урыльничке и стыдливо пунцовела в другом. Слезился сырок.

Колбаска… гм!.. (Прекратите! Это теперь до тошноты противно читать в ресторанном меню «селедочка с картошечкой, маслицем и лучком», а прежде уменьшительные суффиксы отражали самую суть благоговейного отношения советского человека к продуктам питания!) Да, селедочка! И огурчики (см.)!

Когда я переступил порог, соспальник встал, вытянувшись как на смотру.

Затем он одной рукой пригладил седой вихор, другую прижал к груди и плачуще возгласил:

— Господи! Наконец-то! А я уж думаю — когда?!

Для меня оказалось некоторой неожиданностью, что нижняя часть его тела была облачена в мизерные, по сравнению с пиджаком и галстуком, сиреневые кальсоны.

Тем не менее мы с ним славно поужинали. Он, как выяснилось, был человеком старой закалки: в одиночку пить не мог ну просто ни в какую.

Однажды мы с Мамукой Анджапаридзе пили пиво в пивном баре на улице Строителей.

То ли денег у нас не было, то ли в пивном баре ничего не было. Так или иначе, к пиву мы взяли самое простое — по две соленые сушки.

Теперь нет соленых сушек. Следует разъяснить, какими они были.

Соленая сушка — это сушка, посыпанная крупной солью.

Заметим, что если сушку просто посыпать солью, ничего хорошего не получится. Сушка и соль не соединятся. Соль останется сама по себе, сушка — сама по себе. Ведь сушка потому и сушка, что сухая. Она славно хрустит на зубах, однако соль к ней не пристает. Для того чтобы соль приставала, сушку нужно как следует намочить. Конечно, после того, как ее намочили, сушка потеряет прежние свойства: она перестанет быть сушкой. Это уже не сушка — не сухая, не хрустит. Она мокрая, с раскисшим боком. Зато соленая.

Мы пили жидкое пиво «Колос», слизывая соль с клеклых сушек, и от нечего делать я посвящал Мамуку в секреты приготовления плова.

— Красиво говоришь, — хмуро сказал Мамука, когда я замолк. — Про плов я все понял. Вари мясо с рисом, и все дела… — Вдруг он ожил:

— В общем, получается, что таджики (см.) — это что-то среднее между грузинами и китайцами.

— Почему? — спросил я, пораженный резвостью его народной мысли.

Мамука сунул в рот вторую половину соленой сушки и сказал, жуя:

— Мы едим одно мясо. Китайцы — один рис. А таджики — мясо с рисом.

Был поздний декабрьский вечер. Я смотрел в окно, где мелькали фонари и льдистые тротуары, а размышлял лишь о том, что незадолго до Нового года жизнь кажется особенно безрадостной. Через несколько дней запахнет елками, повеет праздником, замерцают огни — и в душе посветлеет, и зима станет не такой холодной и слякотной. Но пока еще ни елками не пахнет, ни огни не мерцают, и на душе одиноко и тоскливо.

Промерзший троллейбус гудел и дребезжал, безоглядно летя по темному

Дмитровскому шоссе. Я сидел на заднем сиденье — лицом против движения. На противоположном, через проход, подремывал случайный попутчик (см.) — подвыпивший мужичок лет пятидесяти. Одет он был явно не по сезону — курточка из болоньи, засаленная кепка с пуговкой… Впрочем, я и сам-то был одет не по сезону. И должно быть, вид у меня был такой же — нахохленный и недовольный.

Троллейбус резко подвалил к очередной остановке и со скрежетом открыл двери. В салон взобрался новый пассажир. Двери схлопнулись, троллейбус взвыл, и мы погнали дальше.

В отличие от нас, пассажир был одет по сезону — распахнутая дубленка, струение мохерового шарфа на груди. Упитанный, краснолицый, благодушный, он источал веяние тепла и сытости — должно быть, только что из-за стола, где принял граммов триста пятьдесят коньяку под плотную мясную закуску. Оглядев нас с неудержимой приветливостью, он шагнул к билетному автомату и вынул из кармана горсть мелочи.