Андрей Донцов - Комплекс Ромео

Красный платок сбился на шею и превратился в алый пионерский галстук. Босоножки на каблуках – а—ля восьмидесятые – делали ее восхитительно высокой. Вся она словно из междувременья. Без ярко выраженных привязок к материку, к какой—то нации, к какой—то эпохе. Я назвал ее про себя Зойкой.

Зайдя в комнату, меблировка которой состояла из двух неудобных односпальных кроватей, подозрительного цвета занавески на окне и двух аскетичных стульев, Зойка задернула окно и подошла к стене. Сложила руки, уперлась локтями в стену и опустила голову вниз.

Это было похоже на попытку уклониться от общения. Но в этом был какой—то смысл. Глубокий и поверхностный одновременно.

– Камон… камон… – раздавался призывный шепот.

Она стянула со своей задницы юбку, оголив две трети аккуратных ягодиц.

И продолжала стоять в этой позе лицом к стене. Словно ожидая укола.

Мой солдат поднялся из могилы. Я снял штаны и приблизился вплотную. Провел членом по ее ягодицам. Громко хлопнул по ним несколько раз.

– О—о—о! – пропела она. – Кул бой…

Мой член уткнулся под ее задницу и внезапно утонул в неге ее гостеприимного тоннельчика. «Мы рады в этом темном тоннеле любой машине—иномарке». Я был удивлен анатомической легкостью произошедшего. Вспомнилась болтовня Брата про то, что дырки азиатских женщин находятся намного ближе к заднице, чем дырки европейские. И поэтому трахаться раком для азиаток – занятие с малых лет программное, а импровизацией является все остальное. Брат рассказывал, что, проверяя свою теорию, некоторое время не расставался с линейкой.

– К этому быстро привыкаешь, – с буддийской мудростью говорил он. – Как и ко всему хорошему, что есть в Азии.

Мне вспомнилось, как один раз он вынырнул с длинной линейкой из набора «Прилежный менеджер» из раскисшей от возбуждения азиатской впадины, хотя уместнее было бы сказать не вынырнул, а нос оторвал, и с восторгом практикующего патологоанатома зашипел:

– Еще, по—моему, и правее от центра. Гораздо правее. Нет, правда. Иди, посмотри…

…Она пищала, даже не думая поворачиваться. Видимо, в таких скромных рамках представлялся ей секс с незнакомцем. С европейцем. Как обязательный укол в школе, встать лицом к стене и спустить штаны на половину попы.

В какой—то момент она повернула ко мне свое лицо и спросила:

– Are you happy?

Я застыл, как вкопанный.

– Are you happy? – еще раз спросила она, пытаясь найти ответ в моих глазах.

Тяжелый вопрос, ставивший в тупик все живое и человеческое. Что на него ответить?

Тогда я еще не понял, что в Таиланде вопрос «а ю хэппи?» лучше переводить как «поменяем позу?». И философствовать на тему счастья и смысла существования человека на земле здесь ни к чему.

Мне было так хреново, что я хотел уйти сразу. Но в итоге остался с ней до утра. Не знаю, что на меня нашло. Видимо, накопленная солнечная энергия дала кумулятивный эффект.

Нашел в тумбочке «Панасоник Бумбокс» и достал диск с песнями Тома Уэйтса и сборником из наших спектаклей. Заиграет или нет? Раздался «Блю Валентайн».

Она уже была одета в свой бесхитростный комсомольский наряд.

Я подошел к ней и сказал: «Let’s dance».

Танцевать под эту музыку одетым было кощунственно, по крайней мере, с моей стороны, и я снял майку и штаны. Ее обнаженность мне была не нужна.

Она положила мне руки на голые ягодицы и медленно водила по ним ногтями, задумчиво и меланхолично – в такт звучащей музыке.

Развернул ее и приставил к подоконнику.

– Yeah, I’m happy.

Заиграла песня из фонограммы к «Москве—Петушкам» Гарика Сукачева.

«Был бы рубль сорок семь – было б весело совсем».

Как эта песня могла заиграть сейчас? Наверное, снова стоит программа случайного выбора. Почему я постоянно нарываюсь на эту функцию во всех магнитофонах? Как там она называется на английском?

– О! Рок—н—ролл! – завизжала она.

В ритме бодрого ритм—энд—блюза я пытался разорвать ее худое тело на две половины. Так мы танцевали и трахались восемнадцать часов. Как же мне не хватает моей Джульетты…

Это был не секс, а какая—то истерия. Вдохновение никому не нужных стихов. Прослушивание всех любимых мелодий жизни одним залпом. Первые четыре раза я кончал довольно быстро, пока не наступил окончательный и бесповоротный «сухостой». Я перебрал все позы, в которых любил Джульетту. Все, что всплыли из памяти совокуплений в здравом уме.

Затем я попробовал исправить программу в старой допотопной магнитоле.