Павел Крусанов - Бессмертник (Сборник)

– Послушайте, Буги, – с вежливостью драчуна перед сварой обратился Пётр к психиатру. – Дело видится мне так: я даю вам двести рублей, а вы находите у меня шизофрению в стадии ремиссии с прострацией и оргазмом. Лично у меня по деталям вопросов нет, но ребята интересуются: пузырьки и кладбище – это зачем?

Владимир Андреевич запрокинул лицо и выпустил вверх щербатую улыбку. Исполатев не нашёл в этом ничего обидного, но остановиться уже не мог. Да, вы правы, товарищ Буги… Что вы сказали? Извините, мсье Буги… Ах, вы уроженец Парижа! На площади Бастилии танцуют!.. Вы правы, и улыбка ваша уместна, мсье Буги, – демонстрация сумасшествия заразительна. Может, нам поделить пополам ваш собственный диагноз? Половины хватит, чтобы получить поражение в правах и почётных обязанностях?..

Доктор уже просветил пузырьки и теперь стоял перед Исполатевым – невысокий, плотный, весь какой-то затроганный, – потряхивая глухо звякающий портфель за размочаленную ручку. Мятое лицо психиатра разглаживалось.

– Браво! – оценил он азарт Исполатева. – На медкомиссии у вас не возникнет проблем. Действуйте реактивно. Помните: человек – вместилище даймониона. – Владимир Андреевич полоснул по глазам собеседника ярким лучом.

На недолгое время ночь расцвела перед Исполатевым нежной опаловой сыпью. Когда к нему снова вернулось зрение, психиатра не было – он растворился в ночном цветении.

Стол доктора Буги был последним перед дверью, за которой военкоматские чины распределяли призывников по родам войск и воинским командам. Владимир Андреевич, склонив к бумагам нос, копал пальцем в ухе и не замечал Исполатева.

– Куда дальше, мсье Буги? – прошептал Пётр.

Нос Владимира Андреевича нацелился на призывника.

– В парикмахерскую, а послезавтра – в армию. – Психиатр вынул из уха палец и указал в сторону комнаты с военкоматскими чинами. – Во-он через ту дверь, пожалуйста.

Исполатев почувствовал, что начинает краснеть.

– Владимир Андреевич, сукин вы кот, – густым зловещим шёпотом сказал он, – уверяю вас, чтобы пройти все анализы, которые скоро вам придётся проходить, моих двухсот пузырьков не хватит!

К столу психиатра обернулись плечистый хирург и близорукий невропатолог.

– Товарищ призывник, – удивился Владимир Андреевич, – меня зовут Александр Михайлович. В чём дело?

– В деньгах! – гремел Исполатев. – В билетах рублёвого достоинства!

– В каких деньгах? – Естественное удивление на лице психиатра сменилось выражением естественного профессионального любопытства.

– В каких деньгах?! Я сейчас буду смеяться вместе с вами, но это те самые деньги, которые вчера ночью на кладбище, при масоне Некрасове, под стихи о цепном Нечаеве…

Пока не подъехала «скорая» с двумя санитарами, Исполатев лежал на медицинской дерматиновой кушетке. Сверху, для надёжности, татарским ханом восседал хирург. Прямо с медкомиссии Исполатева отвезли на Пряжку.

Пётр томился мутноглазой весенней маятой. Он подробно изучил медную раскрашенную тарелку «Национально-патриотический фронт „Память“ поздравляет фараона с исходом евреев из Египта», отметил нерадивую запылённость фарфорового ангела-подсвечника, бесцельно забрёл в пустую коммунальную кухню, посмотрел в окно на переходящую в бульвар Офицерскую, где оживлённо разговаривали руками торговцы пивом, пнул ногой фиолетовую луковицу, выскочившую из овощного ящика, и снова вернулся в комнату. Внутри Исполатева, как в весеннем растении, происходила таинственная работа.

Машинально сняв с полки брошюру «Пауки, насекомые» с насупленной головой кузнечика на лакированной обложке, Пётр узнал, что у некоторых толкунчиков рода эмпис самец в качестве «свадебного подарка» преподносит самке такую же крупную, как он сам, муху. В результате присевшая на ветку копулирующая пара толкунчиков, располагается как бы в три этажа: сверху размещается самец, который держит самку, та, в свою очередь, держит ногами муху – пока самка питается, происходит спаривание.

Тут Исполатев почувствовал, что внутренняя работа в нём завершилась, и он готов написать обзорную статью о текущей литературе, заказанную ему для журнала «Речь» Сяковым.

Шарик в стержне присох и Пётр исчеркал четверть листа, прежде чем вывел: «Слова Шкловского, что-де современная литература сера, как чижик, сказанные им в двадцатые, точно шляпа шулера, вмещают то, что в них не вкладывали – день нынешний…»