Олег Рой - Барселонская галерея

Тогда, третьего февраля, после очередного неудачного похода в клинику, Олег планировал отвести жену домой, выдать дежурную порцию переживаний, а после этого отбыть в офис. Последнее время, находясь дома, он не чувствовал ничего, кроме глухого раздражения. Но сегодня все вышло по-другому. Оля не казалась ни подавленной, ни виноватой. Она выглядела совершенно спокойной. На улице было хорошо. После долгой слякоти ударил наконец легкий морозец. Ночью выпал снег, а с утра вместо низких серых туч засияло яркое зимнее солнце.

— Давай пройдемся, — неожиданно для самого себя предложил Олег.

— Давай, — кивнула Оля. И улыбнулась.

Он чуть не расплакался от счастья. Так давно не видел эту улыбку, и так ему ее не хватало.

Какое-то время шли молча, а потом, как выстрел, прозвучал тот судьбоносный вопрос:

— Олежка, давай разведемся?

От неожиданности Олег остановился. Его не столько поразили ее слова, сколько интонация. Она сказала это так буднично и уверенно, что сразу стало ясно — его жена все уже решила.

— Как хочешь, — обалдело ответил он, не выпуская ее руки. И потом бессонными ночами часто корил себя за это малодушное послушание.

— Прямо сейчас, — потребовала Оля.

Олег кивнул. Глупо, конечно, но в тот момент он думал только о том, что не знает, как поступить с ее ладонью — продолжать держать или отпустить. Он стоял и напряженно размышлял именно об этом, как будто подобный пустяк имел теперь значение.

— Я так и знала, — в ее голосе не было упрека. Она действительно все уже решила.

Олег наконец очнулся:

— Оля, ну зачем? Ну, не усложняй все. Пожалуйста. Мне с тобой, такой, трудно. Бог с ним, с ребенком. Мне нужна ты. Только не такая, как сейчас, а такая, как раньше. Вспомни.

Он говорил что-то еще. Не столько уговаривая ее остаться, сколько высказывая наболевшее. Она слушала, не перебивая. В этом молчании было нечто нехорошее. Хуже истерик.

— Говоришь, «бог с ним, с ребенком»? — медленно повторила она наконец. — Олежка, пойми, люди меняются. У них меняются желания и приоритеты. А жизнь такая коротенькая. Ты говоришь, что остаешься со мной не из жалости, не из чувства долга. Я тебе верю. Сейчас. Но я же знаю, как ты любишь детей… А что, если лет через десять тебе больше жизни захочется ребенка? В тебе проснется что-то такое, инстинктивное, что не глушится голосом разума. Поверь, я знаю, о чем говорю. Я несколько раз наблюдала в жизни такие ситуации… А времени уже не будет. Или здоровья. Или возможности. Кто знает, что там дальше? А может, все сложится иначе… Может, ты влюбишься так, что тебе будет плевать на все, и твое чувство долга в таком случае не помощник. А она забеременеет. И что ты будешь делать? Сейчас я еще выдержу развод, а потом… Не хочу быть эгоисткой.

— Я все равно останусь с тобой. Черт возьми, есть же еще…

— Знаю. Есть еще друзья и близкие. Работа и отдых. А главное — чувство долга и спокойная совесть. Но желание — это совсем другое, Олежка. Тем более замешенное на инстинктах. Ну, будешь ты ему противостоять. Я даже верю, что ты это сделаешь. И даже верю, что сможешь быть относительно счастливым. Но как жить мне? Я все время буду мучиться, что не дала тебе всего, что ты заслуживаешь. Что из-за меня ты не исполнил своего предназначения. Нет, милый, я не могу. Не хочу. Это моя беда. Если б она была наша, общая, тогда другое дело.

— Оля, ты бредишь. Ты как будто вызубрила какую-то роль и пытаешься ее сейчас передо мной разыграть. Люди женятся именно для того, чтобы любая беда и любая радость становились общими. Мы пройдем через это вместе. Мы доживем до старости. Мы…

— Это ты сейчас играешь роль, — перебила она решительно. — И говоришь то, что по сценарию должен сказать в такой ситуации положительный персонаж. Но актер из тебя неважный. Не надо идти наперекор самому себе.

На другой же день они отправились в ЗАГС…

Сразу после подачи заявления о разводе Оля съехала от него со всеми своими цветами и безделушками. Вернулась к родителям. Напрасно Олег уверял, что это он должен уехать, жена слушать не стала. И симпатичная двушка на Мичуринском проспекте, которую они в начале девяностых получили взамен комнаты при расселении коммуналки, стала его собственностью.

Он ехал домой и вспоминал, как в гостиной на полу, на бежевом ковре, уютно подогнув под себя ноги, сидела Оля в его любимой длинной юбке в мелкий цветочек. Ее каштановые волосы, обычно распущенные, были небрежно сколоты на затылке заколкой-«крабом». Вокруг царил ужасный беспорядок: разбросанные карандаши и фломастеры, открытые краски, банки с водой, в которых плавают кисточки… И повсюду пятна краски, часть которых не удалось отмыть до сих пор.