Василий Аксёнов - Малые святцы

Иду — глаза мои уже взбодрились и привыкли к блеску, — осматриваюсь.

За спиной у меня остался дом наш, возвышающийся на угоре, слева от меня — темнеющая стенами домов и заборов и сверкающая стёклами окон большая часть Ялани, справа — густой ельник, впереди — на том берегу реки ощетинились соснами ослеплённые солнцем сопки. Зеленеют сосны пеной крон, с сопок к Кеми как будто, как с горшков, сползающей, золотятся молодыми стройными и буреют старыми извитыми стволами. Бока у сопок кое-где голые, без леса — снегом белеют. С детства знакомы мне картинки эти — отпечатались. Сижу там, в Петербурге, в своей комнате, перебираю их в памяти, когда вдруг затоскуется, как фотографии — спасает.

Иду я и думаю о том, что ни Мартирия и ни Тривимия ни одного в Ялани я не помню, до меня, может, когда и жили здесь люди с такими именами — селу всё-таки без малого четыреста лет и было оно всегда, до хрущёвских реформ, крупным, самым большим в Елисейском уезде, а потом и районе, — но о таких я тут не слышал даже. А вот Маркелла и жену его Домну Деменковых худо-бедно, но припоминаю. Были они тогда, когда их память моя захватила, очень уже, наверное, старыми — оба ходили сгорбленно и с палочками. Изробились , говорили про них. А помню я их только вот как: маревым жёлто-сиреневым июльским вечером, когда начинает спадать дневной жар и от реки прохладой начинает веять, еле-еле передвигая обутыми — у неё в чирки, а у него в бродни — ногами, плетутся по пыльной тропке гуськом из леса двое — старик и старуха, — лиц их под сетками не видно, вьётся вокруг них уйма комаров и слепней, пахнет от них дёгтем. Я только знаю, что это муж с женой, старик со старухой , и зовут их Маркеллом и Домной. Возвращаются они с покоса. А как вот и когда умерли они, не помню. Ушли из жизни незаметно — как уходят из неё чужие лошади или собаки. Царство Небесное им, этим тихим людям, их Святые им в защиту. Ничего о них больше не знаю. Надо будет после расспросить о них родителей.

Зато вот Евдокий полно было в Ялани. У меня и бабушка и тётка по отцу — Евдокии, только одну мы звали баба Дуня, а другую тётя Дуся. Чуть ли не так: иные времена — иные имена, по крайней мере, варианты. Тётка и до сих пор жива-здорова, а проживает в городе Исленьске. Лет пять назад овдовела. Теперь нашласебе какого-то дедульку . Надо будет как-нибудь и к ней заехать. Ездить нынче дорого вот только стало. Тётя Дуся — сталинистка . Дедулька её — бывший лагерник, политический . Как они уживаются, не знаю. Нашли же друг дружку. Повидаться с ней, с Евдокией Павловной, и в тот же день в пух и в прах не рассориться, сложно, нужно быть очень хитрым или кротким. Не ругается с ней только мама, но она с ней и о политике не рассуждает. «А вам, Истоминым, — говорит мама, — других и разговоров больше будто нет, как о политике только поспорить».

Но представляется уму другая Евдокия. Авдотья Егорьевна . Фамилия по мужу у неё была Мезенцева. Отца её, купца яланского, золотопромышленника, Старозубцева Егора Варфоломеевича, в девятнадцатом году красные партизаны в Елисейске, встретив на улице и с кем-то его спутав, чуть ли не с адмиралом Колчаком, на месте сразу же и расстреляли, а двое её братьев, Артамон и Полукарп , в Китай сначала, а потом в Америку сбежали. Третьего, Степана, на мельнице, возле Ялани, застрелили. Чуть ли не до войны в тайге скрывался он, и помогали ему в этом люди. А убили его подло: выследив, как зверя, когда он пришёл на бывшую свою, тогда уже колхозную, мельницу, четвёро сотрудников, во главе с Веней Витманом, как воры, обождали в кустах ночи, подкрались и через окошечко в упор выстрелили из винтовок в спавшего на лавке Степана. Был он, Степан Егорович, говорят, очень сильный: троих сидящих на скамейке мужиков, игравших с ём на антирес в карты и смухлевавших , вместе со скамейкой как-то влеготкуон поднял и в дверь из дому вытряхнул, как валенки . А когда, рассказывали, привезли убитого Степана на телеге в Ялань, распрягли и выводить кобылу из оглоблей стали, прибежал вдруг откуда-то колхозный жеребец, по кличке Повстанец, и начал отгонять кобылу в сторону, а Веня взял с телеги прут да и стегнул Повстанца им по морде. Осердился жеребец и затоптал насмерть Веню. Так, бок о бок, для живых-то вроде и молчком, а как на самом деле, неизвестно, и поехали в кузове полуторки в Елисейск Степан, бывший эсплататор , и Веня, бывший лейтенант госбезопасности Анкавадэ .

Совсем уж смутные у меня сохранились о ней, Авдотье-то Егорьевне, воспоминания. Словно сквозь закопчённое стекло смотрю на это.