Олег Ермаков: Вариации

Чем еще могла закончиться встреча с продубелым армейским майором, анархистом в недалеком прошлом?.. Действо разворачивалось стремительно. И с каждым часом убыстрялось. В конце концов все превратилось в один миг, и время и пространство (чья—то квартира с запакованной мебелью, чемоданами и узлами по углам) схлопнулись, — от этого хлопка Петр Виленкин и очнулся.

Он осознал свое «я», распростертое по кафелю.

Под потолком горел плафон.

Что—то белело поодаль. Виленкин напряг зрение. Сугроб. Он еще сильнее сфокусировал взгляд. Унитаз. Затем взгляд поблуждал по потолку, стенам. И вновь упал на «сугроб». Подле этого сооружения лежала рука на отлете. Рука уже все знала. А Виленкин еще нет. В это мгновение он почувствовал раздвоение личности. Ничего подобного с ним никогда не происходило. У него были крепкие нервы... Ну, впрочем, Петр Виленкин никогда и не пребывал в подобном состоянии. Он не любил крайностей.

Итак, он вдруг почувствовал, что рука все уже знает. Рука, отчужденно лежащая поодаль.

Усилие. Она все—таки подчинилась, он поднес ее к лицу и вгляделся. Он вглядывался с возрастающим омерзением. Рука была спелената, как младенец. Ее упаковали в бинты. Даже не в бинты, а в какие—то тряпки. Тут же он вспомнил треск разрываемой простыни. Какая—то женщина с ярко накрашенными губами, ногтями, «меццо—сопрано»— фуй, она пыталась что—то петь, чуть ли не арию... или какой—то роман—с. О, че—о—рт, его перекосило. Он осторожно положил руку и закрыл глаза.

И тут же все понял. Смысл случившегося дошел—таки до него. Рука принадлежала ему. Он еще раз посмотрел на этот безобразный кокон в ржавых разводах. И подумал, что теперь все кончено.

Некоторое время он пребывал в отрешенности.

И вдруг как бы снова раздался хлопок, и он зашевелился, встал на карачки, оперся здоровой рукой о ванну, собрался с духом и, как доисторическое животное в убыстренной съемке, поднялся на задние конечности, покачиваясь, безумно глядя прямо перед собой и видя прямо перед собой, на стене, изображение, чью—то мутную морду, всклокоченные волосики, расхристанный воротник, заплывшие глазки, бородку. Правой рукой он потянулся к крану, но тут же убедился, что это вправду лапа еще, увесистая, вроде медвежьей, с желтоватыми, слипшимися пальцами, а вот левая оказалась уже человечески верной рукой. Верная рука открутила вентиль. Хлынула вода. Горячая. Его чуть не стошнило. От запаха горячей воды, от нее разило распаренным железом, ржавчиной, хлоркой. Он открыл холодную воду и начал неловко умываться, в конце концов сунул голову прямо под струю, за шиворот потекло. Он распрямился, встряхнулся. И едва не потерял сознание. Все покачнулось и т.д. Но все—таки устоял, кое—как вытерся полотенцем, измазанным то ли кровью, то ли помадой. В ушах вновь зазвучало «меццо—сопрано» этой мадам, как бишь ее, в черных чулках, с высокой, гладкой... Он поморщился. С высокой, гладкой... Петр Виленкин посмотрел в зеркало. Лицо покрывала сеть полопавшихся сосудов. В глазах тоже мелкая красная сеточка. От натуги. Почему его бросили здесь? Он задумался. Но так и не смог найти объяснения. Оставалось только смириться с фактом: он ночевал здесь, на холодном кафеле. Был еще один факт. Рука в бинтах из простыни. В этом доме не нашлось настоящего бинта. Виленкин опустил голову, присел было на край ванны, но чуть не опрокинулся в нее и тут же встал. Здесь можно было убиться. И потерять пальцы. Он поднял руку и попытался, сделал усилие, — пальцы, кончики желтых слипшихся пальцев пошевелились... Но рука была потеряна. А голова еще цела. Не упускай нить рассуждений, сказал он себе. И не упустил, пришел к следующему умозаключению: отсюда надо уходить. Пока не разбилась, например, голова о различные выступы... О чугунную ванну.

Виленкин двинулся прочь. Он наткнулся на дверь. Дверь не поддавалась. Он попробовал, не открывается ли она в другую сторону. Нет. Ни в ту, ни в эту. Это его озадачило. Если дверь не открывается ни в ту, ни в эту сторону, значит, что—то препятствует этому? То есть кто—то, попросту говоря, запер его, как зверя, в клетке, — может, он дрался. Может, он кидался...

Но это было слишком неправдоподобно.

Фрагменты дружеской пирушки, быстро переросшей в оргию, всплывали в сознании. Но никаких драк, никакого битья посуды... Возможно, Виленкин плохо вспоминал. Он постарался вспоминать лучше. Но ничего не получалось.