Айрис Мердок: Честный проигрыш

Все прочее кануло в прошлое. Исчезли видения, исчезло чувство сверхъестественного знания. А было ли оно когда-то, это знание? Видения были. Он помнил нечто, сотканное из света, но абсолютно бесформенное. Теперь он рке никогда не вставал на колени, поза, исполненная смирения и восторга, сделалась невозможной и показалась бы кощунственной. Может быть, и всегда это было всего лишь сексуальной перверзией. Любая молитва казалась теперь суесловием. Но иногда он вдруг брался за край стола, косяк двери, переплет книги, бакелитовую ручку ножа и крепко сжимал в руке, не стремясь сделать что-либо сам, а пытаясь, насколько это возможно, хоть на миг обрести состояние покоя и ощущение, что на тебя воздействуют, тебя касаются.

А между тем дни текли как обычно. Занятия, подготовка к ним, заседания комитетов, прения, сочинение манифестов, поездки за ними в типографию, упаковка их по конвертам, встречи со священниками, встречи с чиновниками по делам условно осужденных, встречи с полицией, визиты к страждущим. Он много думал о Руперте. Вид распростертого в бассейне Руперта с отчетливостью пережитого непроизвольно возникал перед глазами и без конца возвращался в снах. Он не верил, что Руперт покончил с собой. Но это не утешало. Случившееся было плодом многих обстоятельств. Таллис не делал попытки уяснить их, не пытался определять меру чьей-то и даже своей вины. Он просто горевал над тем, что — как и все наши беды — произошло в результате злополучной спайки несовершенства человеческой натуры, хаоса жизни и нелепой случайности. С первого дня все пошло не туда, сказал он. Но это были чужие слова и чужие мысли, и, защищаясь от искушения, он отмел их. Пытался просто помнить Руперта, сохранять эту память незамутненной и бессознательно сочетать ее с ощущением боли.

На столе лежало письмо от Хильды, пришедшее сегодня с утренней почтой. Хильда и Морган были в Америке. Морган преподавала в одном из университетов на Западном побережье. Они купили очень приятный современный дом, с видом «на океан» (выражение Хильды) и эвкалиптами вокруг. Хильда писала регулярно. Сообщала новости о Питере. Он все же попался на одной разудалой крупной краже. Получил срок условно и был направлен на лечение к психотерапевту. Затем Хильда взяла его к себе, и теперь, в Калифорнии, он проходил длительный курс психоанализа. Начало прошло удачно. Жил он у своего врача.

Хильда прислала цветные фото их дома, вида, открывающегося из большого окна гостиной, патио, вымощенного испанской плиткой, «шевроле» перед гаражом. Письма были непринужденно-разговорными. Изредка невзначай упоминалось имя Морган, и делалось это так, словно речь шла об очень давней подруге, всегда — и как-то само собой — жившей с Хильдой. От самой Морган писем не было. И в своих непринужденно-разговорных письмах Таллис о ней никогда не спрашивал. Писал о смешных происшествиях на занятиях, о драматических эпизодах из жизни дома и улицы, о политических слухах и новостях. Не забывал описать и погоду. Почему Хильда писала ему, он не знал. Скорее всего, из жалости.

Он думал о Морган, но мысли были нечеткие, связанные с разрозненными моментами их прошлой жизни. Часто видел ее глаза, с любовно-снисходительным раздражением глядевшие на него сквозь очки в металлической оправе. Вспоминал дом, в котором они жили в Патни, и как-то вечером, когда дела привели его в эту часть Лондона, даже сходил посмотреть на него. Похоже было, что теперь он весь заселен китайцами. Таллис вспомнил, как там всегда все стояло вверх дном, но беспорядок был очень уютный, естественный, непохожий на грохот и бестолочь его нынешней жизни. Вспомнил подтрубного котенка, на какое-то время согласившегося «усыновить их». Морган назвала его Макинтошем — именем одного из первых своих поклонников. Пола котенка они так и не выяснили.

Нежная судорожная озабоченность, которая наполняла их брачную жизнь, вспоминалась в моменты ярких видений-вспышек и в дни резкого перепада атмосферного давления. Он вспоминал шутливую важность, с которой Морган относилась к своему обручальному кольцу, и странную болезненную застенчивость и удовольствие, которые он испытывал, когда она ее проявляла. Помолвочного кольца он ей не покупал. Они и вообще не были помолвлены, а просто вдруг взяли и поженились. Хильду шокировало отсутствие благопристойного объявления о помолвке. Он вспоминал, как отчаянно нервничал, ложась с ней в постель, вспоминал необыкновенную нежность Морган, слова, которые она говорила, чтобы он успокоился, — всегда одни и те же, ритуальные, подчеркивавшие необычность происходившего. Они так и не успели привыкнуть друг к другу. Сейчас это помнилось смутно и уже не казалось таким значимым. Он даже не задавался вопросом, увидится ли с ней снова. А просто позволял ей, как и прежде, владеть его сердцем.