Ган Хан: Вегетарианка

Мгновение, когда боль утихает, приходит – как чудо – после смеха. Чиу смешит ее какими-то словами или делает что-нибудь забавное, и затем она вдруг теряется, не зная, как реагировать. Бывает, не веря, что у нее вырвался смех, она снова начинает смеяться. В такие моменты смех звучит не радостно, а, скорее, истерически, но Чиу очень радуется, когда видит маму смеющейся.

– Вот так? Мамочка, ты засмеялась после того, как я сделал вот так?

Мальчик начинает повторять только что придуманную забаву: складывает губки трубочкой и строит рожки, подставив ко лбу указательные пальчики, или делает вид, что неожиданно падает, или просовывает лицо между коленок и смешно мямлит: «Ма-ма, ма-а-ма». Чем больше она смеется, тем больше усердствует Чиу, чтобы продолжить веселье. Наконец, все пришедшие на память необычные шутливые приемы, которые он уже когда-то использовал, заканчиваются. Разве мог Чиу знать, отчего смех мамы тускнеет, разве мог он знать, что его шутки не веселят, а, наоборот, вызывают в ней чувство вины перед ребенком, который так отчаянно старается рассмешить ее.

Посмеявшись, она думает, насколько странно то, что называют жизнью. Что бы ни случилось с человеком, какое бы ужасное событие ни обрушилось на него, он продолжает есть, пить, справлять нужду, мыться. Иногда даже громко смеется. Когда возникает мысль, что и бывший муж так же сейчас проживает день за днем, забытая жалость к нему наваливается на нее тяжело, как дремота.

Однако когда рядом лежит маленькое сладостно пахнущее тельце, когда невинный ребенок, уставший за день, закрывает глаза и погружается в сон, снова, как и полагается, приходит ночь.

Это время, когда еще далеко до рассвета, и остается три-четыре часа до того, как проснется Чиу. Это время, когда ни один шорох не выдает присутствия живой души. Это время безмерное, как вечность, и бездонное, как топь. Если лечь в пустую ванну, подобрать под себя ноги и закрыть глаза, то на тебя наваливается темный лес. В тело Ёнхе, как дротики, вонзаются черные струи дождя, худые босые ноги вязнут в земле. Если помотать головой, чтобы стереть это видение, перед глазами почему-то начинают мерцать, как огромные зеленые искры, летние полуденные деревья. Может, это из-за фантазий, услышанных от Ёнхе? Бесконечное множество деревьев, виденных ею за всю жизнь, как волны, покрывшие землю, как свирепое море, окутывают ее изможденное тело, и все эти деревья вспыхивают. Она видит города, поселки, дороги, словно большие и маленькие острова и мосты, они всплывают наверх и, подгоняемые этой горячей волной, неторопливо плывут куда-то вниз.

Она не может понять, что означают эти волны. Как не может понять и то, о чем на заре громко шепчут деревья, поднявшиеся все разом перед ней, как сине-зеленое пламя, – такую картину она наблюдала на сопке в конце узкой тропинки в тот предрассветный час.

Это совсем не добрые слова. И не слова утешения, дающие спокойствие, поддерживающие ее. Напротив, это беспощадные слова жизни, пугающей своей холодностью. Куда бы она ни посмотрела, дерева, готового принять ее жизнь, найти не смогла. Ни одно дерево не хотело принять ее. Они просто стояли, как огромные звери, всем телом стойко и торжественно упершись в землю.

Время движется вперед.

Она закрывает крышки на всех контейнерах. Укладывает в сумку сначала термос, затем всю посуду одну за другой. Застегивает молнию до самого конца.

В каком временном пространстве обитает сейчас дух Ёнхе, выйдя из этого тела, от которого осталась лишь оболочка? Она вспоминает, как уверенно сестра стояла вниз головой. Может, она думала, что находится где-то в лесу, а не на бетонном полу? Может, из тела Ёнхе упрямо лезли стволы и ветви, из рук росли белые корни и крепко вцеплялись в черную землю? Может, ее ноги устремились ввысь, а руки – к центру Земли? Может, позвоночник вытянулся и изо всех сил сохраняет равновесие? Может, когда с небес на нее льется свет и, пройдя сквозь ее тело, спускается вниз, вода, что сочится из земли, поднимается вверх в обратном направлении, и в паху Ёнхе распускаются цветы? Может такое происходить с ее духом, когда она стоит вниз головой и раскрывает каждую клетку своего тела?

– Но как же так?

Ее слова звучат громко.

– Ты же умираешь!

Ее голос затухает.

– Ведь ты же лежишь на этой кровати и правда умираешь! И все.

Она прикусывает нижнюю губу. Зубы вонзаются в губу так сильно, что выступает кровь. Она с трудом справляется с порывом обхватить бесчувственное лицо Ёнхе, что есть силы встряхнуть ее, похожую на призрак, и избить.