Дидье Ковелер - Явление

Не слушай остальных экспертов. Не позволяй Кевину Уильямсу пошатнуть твои убеждения. Сопротивляйся. Дай полную волю твоим предрассудкам, твоему неприятию, твоим защитным барьерам. Ищи аномалию. Ошибку. Ведь таковая имеется. Проникнув в глубины твоей памяти, где покоится вся накопленная тобой информация, я увидел этот прибор, который отныне позволяет тебе воссоздать объемное изображение сцены, узником которой я пребываю, и установить последовательное расположение персонажей, расчленив отражения, запечатленные в каждом из глаз Девы. И ты поймешь, что кое-что не сходится. Семья, Натали. Индейская семья. Ее отражение слишком мало. Учитывая место, занимаемое ею в покоях епископа, оно должно быть больше отражения самого епископа. К тому же она располагается на том самом месте, где должны были бы лежать розы, которые я роняю на пол. Не знаю, почему так получилось, не знаю, намеренно ли Богоматерь допустила эту ошибку перспективы, несет ли она в себе некий смысл, который вам еще предстоит разгадать, но на данный момент это не больше чем аномалия. Выяви ее, Натали. Упирай на нее. Отнеси ее на счет ошибки человека или поставь под вопрос божественную непогрешимость, даже не знаю, что лучше… Посей сомнение. Лги, если понадобится. Объяви, что этот мельчайший недосмотр является прямым доказательством того, что гениальный копиист неизвестными науке красителями выполнил это невыводимое изображение, призванное уверить людей в том, что Пресвятая Дева присматривает за каждым из своих чад. Но умоляю тебя, тем или иным способом развяжи полемику: в этом мое единственное спасение. Ватикан слишком расчетлив, слишком осторожен, чтобы пойти на канонизацию, основанную на научном досье, где малейшее сомнение может стать заразительным, вынуждая остальных экспертов отказаться от своих предыдущих показаний, отложить вынесение вердикта до тех пор, пока все окончательно не разъяснится. Выиграй мне время, Натали. Это все, о чем я тебя прошу. Папа не вечен, а его преемник не возобновит слушание моего дела, если почувствует запах жареного, и, ссылаясь на осторожность, с удовольствием начнет процесс канонизации новенького претендента: его собственного праведника. Если ты выиграешь эту гонку против времени, Натали, я спасен. Ведь для уничтожения образа, ставшего моей темницей, достаточно, чтобы люди перестали верить в его божественность. По крайней мере это последняя остающаяся у меня надежда, последняя иллюзия.

Уничтожь меня, Натали, чтобы я смог наконец уйти с миром, познал тот мир, воссоединился там с моей женой, смог вырваться из оков моего одеяния и земного притяжения, как всяк и каждый. Это мое право, это мой долг, мое условие быть человеком; я стал избранным наугад, а остаюсь им по заблуждению или же упущению, искусственно продлеваемый вопреки всем общим законам. Я больше не хочу быть одиноким. Я больше не хочу быть исключительным.

Помоги мне…

Терраса бара представляет собой длинный узкий балкон с полуразвалившимися кирпичными дымоходами, выстроенными в ряд круглыми столиками и раскрошившимися зубчатыми украшениями на крыше. Протиснувшись к балюстраде, прикрепленной к стене массивными цепями, я оглядываю окрестности: отсюда видна вся площадь от бывшего президентского дворца до подпираемого стальными балками кафедрального собора. Мексиканский флаг, установленный на клумбе с белым гравием, где монументальные скульптуры из искусственного мрамора имитируют шахматные фигуры, вздувается и развевается под порывами ветра. Этакий островок модерна посреди рушащейся готики. Машин на улицах на удивление мало, воздух уже не кажется таким раскаленным, слух режет непривычная тишина.

Кевин Уильямс с пухлой папкой в руках и в своем слишком коротком смокинге просовывается в балконную дверь. Блуждает глазами по бару, нагибается, чтобы пройти под гирляндой цепей, и садится напротив меня.

– Вы что-нибудь заказали?

– Предоставляю это вам.

– Текила, – приказывает он неподвижно свесившейся с перил официантке. Затем нарочито медленно, не отводя от меня взгляда, словно начинает стрип-шоу, снимает с папки резинки. – Готовы к потрясению?

Я нетерпеливо киваю. Он открывает папку, ставит на один ее край пепельницу и торжественно протягивает мне фотографию, на которой два мальчишки, уморительно кривляясь, обнимают невыразительную блондинку.

– Венди и мальчики, – поясняет он, видя мое удивление, и выкладывает на стол увеличенный снимок с расчерченными квадратами. – Левый глаз Венди, увеличенный в тысячу раз. Вы можете увидеть в нем мое тройное отражение в тот момент, когда я делаю снимок. С этим явлением вы знакомы. А вот фотография глаза Пресвятой Девы, к которой я применил аналогичную цифровую обработку и тот же масштаб увеличения.