Александр Проханов - Выбор оружия

Музыка, как бегущая разноцветная змейка, скользила среди мигающих лампочек, стеклянных флаконов, ловких пальцев бармена. Белосельцев вслушивался в музыку, в ее нервные, сладко возбуждающие звучания, стараясь в музыкальной волне, в переливах и мерцаниях мелодии услышать один-единственный звук – всплеск опасности.

– Я слышал, в городе неспокойно, – сказал он, небрежно вращая в стакане остатки виски и льда, – говорят, в Луанде идут облавы. Возможны беспорядки. Возможно покушение на Сэма Нуйому, который приехал на празднования.

И словно распалась завеса. Умолкла на мгновение музыка. Раскрылся маскировочный пестрый чехол, под которым скрывалась ночная Луанда, боевые корабли на рейде, фары военных грузовиков, красная вспышка выстрела. Маквиллен смотрел на него холодными испытующими глазами, и на его сжатых губах плясала черная точка.

– Все возможно, – сказал Маквиллен, когда вновь зазвучала музыка, замигали цветные лампочки. – Возможны любые покушения, атаки и бомбардировки. Но это грубые, устаревшие методы. Здесь, в молодых государствах Африки, действенны не покушения и теракты, не батальон «Буффало», а тонкие методы, позволяющие манипулировать черной элитой. Ориентировать ее в сторону наших ценностей, отрывать ее от вашего картонного социализма. Завтра я покажу тебе голубые бриллианты «Дебирса» на черной груди африканки. Это сильнее гранатомета и винтовки с глушителем.

– Прошу прощения, господа, – обратился к ним бармен, который убирал со стойки пустые стаканы и рюмки, гасил мигания лампочек, глушил музыку. – К сожалению, я завершаю работу.

– Что случилось, Карлош? – удивился Маквиллен. – Мы с другом хотели еще выпить.

– Прошу извинить, – повторил бармен, с почтением наклоняя свою узкую рыжеволосую голову. – С этой минуты наш отель берется под особый контроль службой охраны президента. Начинается проверка помещений. Завтра здесь состоится правительственный прием. Необходимы меры безопасности. – Бармен деликатно повел глазами в глубину озаренного холла, где появились темнолицые статные люди и несколько автоматчиков в камуфляже. – Через день я снова к вашим услугам.

Они допили виски. Маквиллен благоговейно взял коробку с подаренными бабочками. Они простились с намерением встретиться завтра на празднике.

Он вернулся в номер, стерильно белый, прохладный, напоминавший больничную палату. За окном огромно, безбрежно чернел океан. На спинке стула висел его шелковый галстук. И возникло странное недоумение – наделенный чуткой, внимающей миру душой, острейшим зрением, угадывающим мерцающую, бесконечно удаленную истину, абсолютным слухом, улавливающим хоры небесных сфер, он использует свой драгоценный божественный дар в изнурительной, не имеющей исхода и смысла борьбе. Как дрессированный дельфин, ведающий тайну океана, орнаменты звездного неба, загадку древних, ушедших на дно континентов. Его обучили бороться с боевыми пловцами, обнаруживать подводные лодки, бесшумно подплывать к корабельному днищу с грузом взрывчатки. Взрыв, обломки металла, окровавленный плавник – все, что остается от ангела океанских глубин, от таинственного посланца иных миров. Он, Белосельцев, получивший во владение дар, мог бы использовать его для написания чудесных стихов, создания картин и симфоний. Свою прозорливость и ясновидение, свое предчувствие чуда, молитвенное, с детства ожидаемое откровение он мог бы воплотить в священной книге с узорными красными буквицами, где тончайшей кистью нарисованы травы, звери и звезды, люди и ангелы, цветы и райские лики, написана исповедь верящего праведного человека, взятого при жизни на небо. Вместо этого он перелетел на другую половину Земли, пил виски с резидентом чужой разведки, использовал свой священный, божественный дар, чтобы узнать, кто завтра выстрелит в Сэма Нуйому, в какую щель, не замеченную президентской охраной, просунется вороненый ствол, пуля вонзится в черный лоб африканца, брызнет красным по черному.

Побуждаемый невнятной печалью, не желая завершать этим тревожащим чувством свой первый африканский день, он взял полотенце и покинул номер. Пошел не к лагуне с золотым отражением города, а к дикому океанскому берегу, где, черный, душистый, сочно чмокал о камни прибой.

Протиснулся между мокрых, пахнущих водорослями глыб. Разделся, уклоняясь от летучих, слабо мерцающих брызг. Стоял голый на краю океана, чувствуя свою малую жизнь у кромки черной, живой бесконечности. Вошел в воду, прохладную, тугую, надавившую на него плотной волной. Получил шлепок в живот, в пах. Пугаясь, набирая полную грудь воздуха, кинулся во тьму, в клокочущую бурунами гущу, вонзая в нее длинное горячее тело. Летел под водой, слыша донные шорохи, пробираясь сквозь неподатливую упругую толщу. Буравил ее заостренными руками, проталкивал головой, протискивал плечи, словно сбрасывал с себя земное обличье, терял свое имя и образ. Пробился сквозь водяную стену. Легкий, гладкий, с плавниками вместо рук, с заостренной рыбьей головой, вырвался на поверхность, как тунец, оглядел ночь восхищенными круглыми глазами. Белый отель, как корабль, дрожал золотым отражением. Одинокая, с пучками фар, летела машина. Волнуемый океан уходил в бесконечность.