Даниэль Орлов - Долгая нота (От Острова и к Острову)

— Семён Эдуардович! Не называйте мой автомобиль обидными словами.

— Ах, это вот кто у нас нарушает правила парковки на дворовых территориях! Ну правильно. Недоучившийся аспирант. Пария. Отщепенец отечественной науки.

— Семён Эдуардович! — взмолился Воскресенский, — ну опять вы за своё. Ну, хотите, я сдам кандидатский и напишу эту чёртову работу?

— Нет уж, дорогой мой. Вам теперь наука противопоказана. Своей диссертацией вы нынче дорогу молодым талантам перейдёте. Оставайтесь, как и были, неучем. И переместите своё ведро, — он сделал ударение на этом слове, — на тридцать сантиметров к западу, ближе к любимой вами Америке.

Пока перетаскивали пачки с книгами, наверху накрыли стол, установили музыкальный центр и прикрутили подаренную Надюшкой люстру. В духовке наливалась карибским загаром утка. На плите потела латка с грибным гарниром. Запахи пищи торжественно вступали в морганатический брак с запахами свежего ремонта. Пришедший последним Валькин аспирант Григорий стремительно уронил в прихожей стеклянную банку с солёными огурцами. Квартира теряла невинность, превращаясь в жильё.

Потом хором подпевали Семёну Эдуардовичу: «За милых женщин, чёрт возьми, готов я пить крамбамбули. Крамбам-бим-бамбули. Крамбамбули». Эту песню частенько горланил Илюха. В каникулы после первого семестра он съездил домой и вернулся с огромным немецким аккордеоном. Всякий раз, крепко поддав, Илюха усаживался в общежитском коридоре, приваливался к батарее, раздвигал меха инструмента и заводил: «За то монахи в рай пошли, что пили все крамбамбули». Нервные пятикурсницы кидались в него тапками и прибегали к Валентину в комнату с просьбами «заткнуть это радио». Вообще, Илюха имел в общаге авторитет с самых первых дней поселения, когда возглавил битву с комендантшей за электрические чайники. К тому же благодаря его огромному росту и зверской наружности утихомиривать Илюху охотников не находилось. Но Валентина он слушался. Между ними установились столь искрение и доверительные отношения, какие возникают только в юности с первыми глотками собственной свободы и самостоятельности между симпатичными друг другу людьми. Их было двое. Во всех компаниях, в прогулках по ночной Москве, в стычках со шпаной на Гоголевском бульваре, в утренних пробежках до Нескучного сада и даже в походах к Ольге с Надюшей. Илюха, глядя на товарища, не то из солидарности, не то действительно волею чувства начал ухаживать за прекрасной Ольгиной соседкой. На экзамены Валентин с Илюхой взяли за правило заходить первыми из потока, к чему все быстро привыкли и занимали очередь уже за «академиками».

Воскресенский прописался в ту же комнату, что и друзья, но жил у родственников. Его кровать стояла вакантной для всевозможных гостей. Время от времени он неожиданно являлся в компании очередной смазливой фарцовщицы и жизнерадостно скрипел пружинами, пока друзья, укрывшись с головой, делали вид, что крепко спят.

— Свободная любовь — это хорошо, — разглагольствовал Воскресенский как-то утром, проводив очередную подругу мимо вахты и теперь с аппетитом поглощая со сковородки яичницу. — Запад пережил сексуальную революцию в шестидесятых. Теперь настала наша очередь. Общество нуждается в очищении от лишних идей, избыточного морального давления, матримониальных иллюзий. Секс такое очищение даёт в полной мере. Социальный имидж современного человека не может зависеть от того, с кем он спит: вон идёт жена такого-то, а это сидит муж такой-то. Это феодализм. Это несовременно. Брак даёт иллюзию стабильности, а на самом деле лишает человека права ежеминутного выбора. Зачем отягощать собственную совесть терзаниями адюльтера, если можно жить без адюльтера и без брака? Всё должно быть легко, по взаимному приятию и к взаимной радости. Общество всё время норовит самоорганизоваться за счёт семьи и семейных ценностей. Ему нужно лишить человека лишних степеней свободы. Вначале граница семьи, потом граница государства. И то и другое противно человеческой натуре. Семья — это идеология. Такой исторический нонсенс. Анахронизм. Мало того, семья вредна для самой популяции. Вот, скажем, я…

— Вот, скажем, ты, — хором повторяли Илюха и Валентин.

— Да, скажем, я. Я жениться не собираюсь.

— Вообще?

— Возможно, в очень отдалённом будущем, когда изменю свои взгляды под влиянием возраста, социального положения или из меркантильных соображений. Я настолько сильно люблю женщин и в женщине настолько сильно ценю личность, что не могу себе позволить эту личность каким-либо образом подавить, тем паче с использованием механизмов института брака. Я ведь отдаю себя без остатка. И стараюсь её взять без остатка.