Даниэль Орлов - Долгая нота (От Острова и к Острову)

Пообещал дядя Сеня помочь при поступлении. А что теперь Валентину эта помощь? Он и сам всё сделает. Сам. С вокзала поехал сразу в Университет, в приёмную комиссию исторического факультета. Сдал документы, заполнил анкету, получил талон на поселение в общежитие. Секретарь комиссии Валентину понравилась. Приятная молодая женщина, чем-то похожая на его мать, только ниже ростом, да и моложе, много моложе. Взяла она Валькин красный диплом, раскрыла, посмотрела на вкладыш, покачала головой.

— Много в этом году к нам медалистов. Очень много. Вы, Валентин Борисович, готовьтесь к тому, что специальность сдать будет очень сложно. Конкурс велик. Конечно, к медалистам особое отношение, но здесь Москва. Тут всё не так просто. Очень я вам рекомендую внимательно отнестись к самой новейшей истории. У Вас ещё две недели до экзамена. Так вот, за две недели вы должны все последние пленумы и съезды знать так, словно сами на них были. На них всех резать будут. По опыту прошлого года знаю. Такие ребята талантливые срезались. Кто все экзамены прошёл, кто, как и вы, с медалью, а как начинается борьба за места, тут уже все средства хороши. По секрету скажу, что есть списки «своих». Кто не «свои», на вопросы билета отвечают, а на дополнительных очки теряют. Медалистам сложнее, медалистам этот экзамен нужно только на пятёрку сдать. Других оценок не существует. Или, если хотите, можете на общих основаниях проходить все экзамены.

Сдавать всё Валентин не хотел. Одно сражение всегда лучше, нежели четыре. Этому как раз история и учит. «Хорошо, что мать не поехала», — подумал тогда Валентин. Если бы мать была тут, точно заставила бы дяде Сене звонить. Он ведь замдекана, правда, на другом факультете — на филологическом, но разве это важно? Они тут все друг дружку знают. Всё так. И пошёл бы в списках «своих». Но это неправильно. Это по-московски. А Валентин приехал побеждать Москву, а не подстраиваться. Сам понимал наивность этого желания победы в честном бою, но ничего поделать с собой не мог — сущность.

Просидел Валентин десять дней кряду в библиотеке с брошюрками пленумов, партийных конференций да с материалами двадцать пятого съезда в твёрдом красном переплёте. Чтобы уж совсем быть уверенным, просмотрел подшивку «Московских Новостей» за последний год и все речи Горбачёва в «Известиях». Сплошная перестройка с ускорением да интенсификация с гласностью в разных вариантах и во множественности своих перестановок. Ничего интересного. Соседи по комнате тоже медалисты. Один парень из Горького, другой из Свердловска. Тот, что из Свердловска, — огромный, медведеподобный, с лицом свирепым. Но это только внешне. В первый же вечер принёс он бутылку кислого вина «Ркацители», разлил в граненые общежитские стаканы и оказался милейшим парнем Илюхой Полушкиным. А второй, Андрей Воскресенский, в общежитии и не ночевал. Жила у него в Москве тётка где-то в районе Чистых прудов, так он туда сразу и переселился. Хотя чемодан для виду оставил, мало ли что — «пусть будет».

Илюха оказался из списка «своих». Родственник одного из завкафедр. Дальний, но всё же родственник.

— Ты, Валька, зря своему дяде Сене не позвонил. Мне мой дяхон сразу сказал, чтобы я не бздел, мол, впишет меня куда надо. Ты посмотри сам, сколько народу в этом году попёрло в инситуты! А знаешь, почему так?

— Почему? — Валентин не видел в этом никакой системы. Просто случайность.

— Ну и куда же ты, Казбич, в историки идёшь? Ты прикинь. Сейчас восемьдесят седьмой год. Значит, большинству родителей наших должно быть сейчас лет сорок. Так? Ну, или чуть меньше. Это если всё как у людей: школа, институт, ну, там, у кого как, и где-то посерединке этого «у кого как» дети рождаются. А родители получаются послевоенные. Как раз те самые, что с сорок четвертого по сорок восьмой годы понародились. А понародилось после войны ого-го как. Мужиков мало было, а баб до хрена. Вот один мужик и долбил в восемь дырок, выполняя указание Родины. А мы уже их дети.

И нас до эдакой матери. Демографическая волна, так сказать. Понимаешь? Количество мест в институтах не увеличилось, абитуры прибавилось. Конкурс везде зашкаливает. А тут МГУ, а не писюн мокрый. Сюда со всей страны едут. Те едут, кто в себе силу чувствует, кто знает, что у себя там был лучше всех, круче всех, понтовее всех. С хера ли мне, к примеру, в свердловский универ поступать?

— А что не поступить? У вас там хорошая школа.

— Да и ладно! Хоть вообще, супервысшая школа. Что мне тот Урал? «Наутилус» я и тут послушаю. А в родные места на каникулы съезжу. В Москве во сто раз возможностей больше. Я же хочу как минимум Трою откопать. А для этого нужно в международные программы вписаться какие-нибудь. А ты полагаешь, что у нас они там есть? Нет ни хрена. Это в Москве да в Ленинграде перестройка, то да сё. А у нас там как был застой, так и остался. Нет, Валька, ты же и сам зачем-то сюда поперся, а не остался у себя где-нибудь в Мурманске или Петрике. Хотя не знаю, есть ли там чего. А кстати, почему сюда, а не в Ленинград?