Даниэль Орлов - Долгая нота (От Острова и к Острову)

В открытую форточку дрызгнул звонком бегущий по кольцу экскурсионный трамвай «Аннушка». Михаил опустился в кресло, прикрыл глаза ладонью и стал массировать виски.

— Садитесь.

Не отнимая ладони ото лба, он указал Валентину на диван. Валентин сел. Высокие напольные часы монотонно покачивали маятником.

— Вашу маму зовут Татьяна? — Михаил потянулся к столу, нашарил среди разваленных по нему бумаг коробочку с лекарством.

— Татьяна Владимировна. Соловьева Татьяна Владимировна.

— Да-да. Татьяна Владимировна. Понятно. Извините, я несколько растерялся. Не каждый день встречаешь родных братьев, которых никогда не видел. Признаюсь, был уверен, что мы рано или поздно столкнемся, но представлял себе это иначе.

— Вы знали обо мне? — удивился Валентин.

— Конечно, знал. Отец всё рассказал. Они с матерью даже на развод подали, но не успели. Он же внезапно умер. Собирался к вам с Татьяной на Соловки, и вдруг инфаркт. Дома, как назло, никого не оказалось. Мать в Переделкино, я на испытаниях. Он «скорую» вызвал, но те не успели. Приехали — он мертвый. Потом похороны, вся эта суета. Вам сейчас лет тридцать?

— Тридцать один.

— Ну, да. Тридцать один. Правильно. Я вас видел, когда вам было только четыре месяца.

— Как видели?

— Как видят детей. Вы лежали, закутанный в одеяло, а я смотрел сверху. Я ведь приезжал к Татьяне. После похорон разбирал отцовские бумаги, нашёл в ящике стола неотправленное письмо для вашей мамы с адресом, ну и отвёз на Соловки. Удивилась, когда меня увидела. Оказалось, что ей никто не сообщил. Такие дела.

Михаил поднялся с кресла, прошёл к секретеру, достал бутылку коньяка и две рюмки. Подкатил столик на колёсиках, разлил коньяк.

— Сказать по правде, Валентин, пусть неожиданно, но я рад этой встрече. Бог свидетель, никогда отца не осуждал. Он был хороший человек. И отцом был хорошим. Впрочем, это я уже потом понял. В детстве всё повзрослеть торопился, из-под опеки вырваться. А с матерью им вместе не жилось. Настоящей семьи не было. У него работа, экспедиции, наука. У неё свои интересы: рестораны, дома творчества, какие-то встречи, диспуты, книги. Меня вообще обузой считала. Отец воспитывал. В экспедиции с собой брал, в отпуск со мной ездил на море. А она большую часть года жила на даче. Там общество, известные люди, романы на один сезон.

— Она умерла?

— Бог с вами! Как и раньше живёт в Переделкино. Ей восемьдесят шесть, но ещё очень бодра. Соседи стонут. Характер! Очень непростой человек, даром что литератор. До сих пор не понимаю, что их связывало, — совершенно разные люди. Отец балагур, учёный, человек с очень лёгким характером.

А она — жеманная поэтесса, капризная, своевольная. Ей все мужчины руки целовали, ухаживали. И военные ухаживали, и писатели, и актёры, но выбрала почему-то отца. Впрочем, он тогда только-только диссертацию защитил. Молодой кандидат наук, преподаватель университета — вполне перспективный жених, да ещё и со своей жилплощадью. Большая отдельная квартира на Пресне, от отца его осталась.

— А кто он был? — Валентин пригубил коньяку.

— Дедушка наш? Врач. Профессор. Потомственный дворянин. А бабушка — племянница московского генерал-губернатора.

— Ничего себе! — удивился Валентин.

— А вы как думали? У нас с вами в жилах течёт дворянская кровь. Кстати, может быть, перейдём на ты? Всё-таки родные братья, хотя и два десятка лет разница.

— Конечно, Михаил, как скажете, — Валентин осёкся, — как скажешь.

— И прекрасно, — Михаил вновь разлил коньяк по рюмкам, — Ну так вот. Поженились родители перед самой войной. Отец в сорок втором на фронт ушёл, а мать сразу влюбилась в какого-то драматурга. Папа после контузии из госпиталя выписался — дома никого. Потом Берия драматурга посадил, она вернулась. Принял. В сорок седьмом я родился. Вообще, тогда он её ещё любил. Мать же красивая была, талантливая, эффектная. Конечно, он ревновал. Я маленький как-то на кухню ночью вышел — это уже в этой квартире, — а там отец стоит перед матерью на коленях и плачет. Мучила она его. Потому, когда папа сказал, что им нужно развестись, я не удивился. Да я взрослый уже был, в аспирантуре учился, — Михаил вдруг дотронулся до локтя Валентина. — Эх, а ты его так и не видел. И он тебя не видел. И потому чудо, что мы встретились. Чудо.

— Меня Эскин хотел с тобой познакомить. Давно. Я только в Москву приехал. Но я отказался. Не знаю, почему. Мне казалось, что это неудобно.

— Эскин, — Михаил поморщился, — это аспирант папин? Помню его. Отец в нем души не чаял. Я даже ревновал. Хотя что ревновать? У нас с отцом дружбы не было. Он хотел дружить с сыном, а сын очень хотел стать самостоятельным, независимым. От всех независимым. Юношеский максимализм. Сейчас понимаю, что дурак был. Но поздно. Очень поздно. Ничего, к сожалению, не вернуть. И слов уже не сказать, и прощенья не выпросить.