Александр Етоев - Эксперт по вдохам и выдохам

— Он? — спросил я круглую спину Кости.

— Он, — ответил Костя не оборачиваясь.

Ахмедов робко, чтобы не нарушить молчание, поскреб рукав моего пальто.

— Вот ваше имущество. Можете взять, вам нужнее.

Он приоткрыл портфель, достал зажигалку, пугач, но неуклюже, и тяжелая металлическая игрушка выскользнула у него из руки. Грянул гром. Истерически вскрикнула женщина. Все словно того и ждали. Люди засуетились, забегали. Уже с берега от белой машины бежали трое в халатах. Зеленый парус носилок раздувался на холодном ветру.

Я подобрал пугач и беззвучно кивнул Ахмедову. День кончился, померкла река. Гудя и постанывая рессорами, ненужная медицинская помощь пропала в снежной пыли.

Пока я спал и мучился дикими снами, на веки мне положили свинец и затылок прикрутили к подушке ржавым тупым болтом. Конец его больно упирался в верхнее небо, ржавчина облепила гортань. Я попытался крикнуть, захрипел и понял, что наступило утро. Разлепить заплывшие веки помогла головная боль. Она пробудилась тоже.

Первое, что я увидел, — страшное фиолетовое пятно, шевелящееся перед глазами. Я снова зажмурился. Проглотил кислую ржавчину. Затая дыхание, приоткрыл один глаз. Носок. Собственный, на ноге. И нога моя. Сразу стало спокойней. Чужеродное тело во рту вновь превратилось в язык. Жив, слава Богу.

Телефонный ящик, что стоял в головах постели, крякнул и разбудил меня окончательно.

«А ну вас всех», — подумал я мрачно. И вдруг все прошло. И головная боль и ломота в теле. Я вспомнил вчерашний день. И вечер, и вчерашний холод я вспомнил. И как Костя и я пили молча, по-бежински, закусывая своей тоской, и поминали покойного Равича. Человека, которого я в жизни ни разу не видел. Нет, прости меня, Господи, видел раз, вчера на пристани, но лучше бы этого раза не было. Кто-то еще с нами пил, кто — не помню, помню жене звонили, Равич Татьяна, Таня. Я вырывал трубку у Кости, он не давал, я кричал и просил прощенья. Пил я больше всех, очень хотелось. Очень…

Телефон трещал и трещал.

— Костя? Товарищ Ахмедов?

Голос был незнакомый и звучал глухо, будто из-под воды.

— Это не товарищ Ахмедов.

— Кто говорит? Что вам нужно?

— Мне? Ничего. А вам, Михаил Александрович, привет от покойного Равича.

Длинное многоточие из гудков завершило глухую фразу. Собеседник, как вышел из-под воды, так под нее и ушел, неузнанный и неуловимый. Я прикусил язык.

Час балконного времени по расценкам городского совета стоил 120 рублей. Итого за четыре часа набегало 480. Я, скучая, прогуливался возле здания школы, обошел его, заглянул в нижние окна, смахнул с подоконника снег. Мелкие деревца, по зимней поре беспородные, устраивали на заднем дворе шествие по квадрату. Я не стал им мешать, вернулся на главную улицу, где над балясинами балкона влево, вправо и вниз разлетались красные флаги. Само здание было цвета песка, в голубых проймах окон отражался субботний город.

Наконец, на балконе треснуло. Балконная дверь раздвинулась и показались четверо. Трое мужчин и дама. Народ, что легко и шумно предавался субботней лени, втекал и вытекал в двери и из дверей магазинов, лавочек, лавок, парикмахерских, тиров, столовых, шашлычных, баров, барчиков и кинотеатра «Спорт», потянул головы вверх, и некоторые остановились.

Никого похожего на моих подопечных я пока не замечал. Впрочем, на глаз их определять трудновато, даже с моим семилетним стажем.

Наверху захрипел мегафон. «Раз-два, раз-два, проверка», — сказал он важно, и человек, державший его в руках, кивнул другому: «Порядок». Балконное время пошло.

Говорили все время двое, сначала один, потом другой, по двадцать минут каждый. Ни по силе, ни по звучанию голоса их не отличались. Только светлая лысина одного, да синие щеки другого определяли источник звука. Третий мужчина в пропаганде с воздуха не участвовал, молчала и их пожилая спутница, лишь улыбалась мило и изредка взмахивала рукой вниз кому-нибудь из знакомых.

Я то стоял и слушал, то, когда уж очень одолевала зевота, отходил размять ноги и читал объявления на щите. На мне была рабочая форма. То же полупальто, та же в зубах сигарета, зеленый шарф, саквояж. Не было только покоя, ушел со вчерашним днем.

— Забирохин, Нестор Васильевич. — Голос выплыл наружу из курчавого барашка-воротника.

— Кто? — спросил я, приглядываясь.

— Забирохин, первый секретарь той партии, что на балконе.

— А-а, — ответил я понимающе. — Интересная фамилия. А с ним рядом?