Александр Етоев - Эксперт по вдохам и выдохам

— Что ж ты…— Я пошел на него войной, но паренек, пятясь и строя рожи, скорей-скорей, и пропал в тени ближайшего дома. Из белопенной стены строения, из сумерек на меня выплывала важная лебедь — двойка.

— Такие не проживают, — ответил злой голосок, когда отчаявшись дозвониться, я стоял на площадке у двери и задумчиво теребил звонок. По звуку голос принадлежал ведьме.

«Отопрет или не отопрет?» — подумал я раздраженно.

Все же желтая нитка света проделала стежок по стене, дверь слегка подалась. Ведьмино любопытство оказалось сильнее злости.

— Лашенков. Юрий Давыдович. — Пока дверь не захлопнулась, я пропихивал через тонкую щель крохи информации о клиенте.

Нитка света поблекла, старухе с той стороны стало неинтересно. Она мной насытилась.

— Минутку. — Я сам начинал злиться. Со злостью пришло вдохновение. — Ему перевод на пятнадцать тысяч. Процент по венерианскому займу. Я уполномочен передать.

— Сколько? — Щель на каплю сделалась толще.

— Пятнадцать.

— Деньги с собой? — В голосе за дверью что-то переломилось, мне показалось, он стал моложе и мужественней.

И тут я сделал ошибку.

— Квитанция, — соврал я, думая, что пройдет.

Голос на слово «квитанция» сделался груб, как наждак. Старуха ответила:

— Не проживает.

— Умер, что ли? — спросил я наудачу.

— Утонул.

Дверь закрылась навеки.

Утро выдалось мутное, пропащее, как скисшее молоко, из пулевых дырок над головой по потолку растекалась тревога. Даже зеленый шарф, спасший меня вчера, и ночью упавший с вешалки, казался наростом плесени.

Ночью мне снился мост и оказавшийся Лашенковым Гаврюхин, мосторазводчик. Всю ночь я убегал от него по мосту, мост не хотел кончаться, ноги вязли по щиколотку в размякшей дощатке настила, а внизу по льдистой воде скользили ведьмины волосы.

Проснулся я поздно.

— Привет динозавру коммунистической прессы, — сказал я весьма угрюмо, набрав номер редакторского кабинета Кости. И сразу понял — что-то случилось. По заминке, слабому тактическому покашливанию, и, самое главное, голос был у него растерянный и, чувствовалось, виноватый.

— Миша, понимаешь, такое дело. Равич исчез.

— Как исчез? — Рот наполнился горечью, словно от пережеванной крысы.

— Исчез. Вышел вчера из дому и не вернулся. Жена в панике.

— Ну, а может, он ночевал…

— Не может, Миша, это не тот человек. И еще… Ты только не волнуйся. Тут с утра про тебя спрашивали, был товарищ из следственного отдела всвязи с исчезновением Равича…

— Уже?

— Что уже?

— Вчера исчез, а сегодня уже завели дело?

Растерянности в голосе Кости прибавилось.

— Товарищ Ахмедов его фамилия. Но я-то знаю, что ты к этому делу отношения не имеешь. Ведь не имеешь? А?

— Нет, Константин Евгеньевич, к этому делу я отношения не имею.

— Вот-вот, я так и сказал товарищу следственному работнику: Михаил Борода здесь ни при чем. Так что, Мишок, если тебя сегодня вдруг вызовут, ты особенно не переживай. Обойдется. Ага?

— Ага, товарищ редактор. — На Костю я не обиделся, только спросил на прощанье: — Послушай, а каким числом помечена та заметка про Лашенкова?

Пока я дымил в потолок, размышляя над странностями судьбы, по мягкому коврику в коридоре словно проволокли быка. У моей двери его отпустили, сжалившись, послышался шумный выдох, и, наконец, в дверь постучали.

«Скромный, однако, человек этот товарищ Ахмедов.» Я подошел к двери и повернул ключ.

— Что, выяснили тогда про поэта Дегтярного? — спросил представитель власти, потом улыбнулся и поздоровался: — Здравствуйте.

И тут я вспомнил. Конечно. Это же тот самый милиционер, который встретился мне вчера утром. Только одет по-другому.

Разговор продлился недолго и вышел по-деловому пресен. Те четверть щепотки мелкой поэтической соли, которой Ахмедов, входя, сдобрил словесное рукопожатие, вкуса беседе не прибавили. И немудрено.

— Оружие у вас есть? — спросил он, собираясь прощаться. — Сдайте.

Я вытащил пистолет-зажигалку, положил перед ним на стол.

— Действует локально-паралитически, — пояснил я, чтобы он не пугался.

— Все?

Я развел руками:

— Есть пугач, но он не оружие.

— Тоже сдайте.

Ахмедов внимательно осмотрел пугач, улыбнулся в прореженные усы, наверное, вспомнил детство. Поднеся пистолет к уху, он пощелкал ногтем по корпусу, нежно погладил ствол. Вздохнул и отправил игрушку в нутро остроуглого дипломата. Про Шарри я говорить не стал, да и что Шарри за оружие. Электронный прибор безопасности, сделанный для острастки под паука. То же самое, цветочный горшок с подоконника при желании можно посчитать за оружие или спинку кровати. Я попросил у Шарри прощения за обидное сравнение с горшком. Между тем Ахмедов защелкивал на дипломате замки.