Януш Вишневский: Все мои женщины. Пробуждение

Он не помнил, как долго спал. За окном спустились сумерки, темнело. В больничном коридоре было тихо. Значит, ужин уже давно закончился. Стойка с компьютером стояла снова на своем месте у стены. Кто-то закрыл оба окна. Скорее всего, это Лоренция не хотела мешать Ему спать. Он приподнялся и подложил подушку под спину. Взял бутылку с водой и стал жадно пить. Вдруг послышался тихий стук. Когда Он повернул голову, то увидел в дверях женщину в светлом плаще.

— Я вам не помешала? — спросила она тихо по-польски, не двигаясь с места.

Он щурился, пытаясь разглядеть ее лицо.

— Нет. Что вы. Вы давно здесь стоите? Заходите, пожалуйста, — ответил Он, отставляя бутылку на ночной столик.

Женщина медленно подошла к Его постели и молча смотрела на него некоторое время.

— Я прошу прощения, что беспокою вас, но меня попросили передать вам одно письмо, — произнесла она негромко.

— Письмо? Мне?! — переспросил Он, не понимая.

Она подошла ближе, подала Ему руку и представилась. Потом сунула руку в карман расстегнутого плаща, вытащила из него зеленоватый конверт и положила на одеяло рядом с Его рукой. Он краем глаза заметил на конверте свое имя.

— Вам мое имя, конечно, ни о чем не говорит, а вот я вас знаю очень давно. Удивительно, насколько тесен наш мир… — сказала она тихо.

— Помните общежитие в Познани, здание, выкрашенное в отвратительный желтый цвет, напротив учебного корпуса? То, в котором вы всегда останавливались? Давным-давно?

— Ну, разумеется, помню. Кончено. Но какое это имеет отношение к вам? И почему вы спрашиваете меня об этом здесь, в Амстердаме? — спросил Он, по-прежнему ничего не понимая.

— Имеет отношение, и самое прямое. На третьем этаже этого общежития в комнате триста восемнадцать я жила долгих пять лет, — произнесла она тихим голосом.

— Моя кровать была прямо напротив кровати Дарьи… — добавила она и умолкла.

Он нервно сжал пальцами конверт и посмотрел ей в глаза.

— Все это очень личное для вас, и я понимаю, что это может вас обескуражить. Я долго сегодня думала, стоит ли вам об этом говорить. Сначала хотела просто передать вам как-то этот конверт и вообще тут не появляться. Потом, однако, мне показалось, что это как-то по-детски. Поэтому я все-таки пришла.

— Если вы считаете, что мне надо уйти, то, пожалуйста, скажите мне об этом. И я пойму, — добавила она быстро.

— Это личное. Очень личное. Однако я полагаю, что вы некоторым образом все-таки во все это впутаны, ибо письмо, судя по тому, что вы только что рассказали, от Дарьи, да? — сказал Он.

— Да. И оно написано тут, в Амстердаме, когда она навещала вас, а вы лежали в коме, — ответила она.

— Расскажите мне, пожалуйста. Как она сюда попала? И зачем? — спросил Он.

— Можно присесть? — Она обошла кругом Его постель, сняла плащ и, сев на стул, положила его на колени.

— Я вас не знала, — начала она. — Несколько раз видела вас в общежитии и в столовой — и все. Я изучала биологию, у меня не было ваших лекций. Но в университете и в общежитии о вас много говорили. Когда стало известно, что вы… ну, что вы встречаетесь с Дарьей — начали сплетничать. Пожилой профессор соблазнил студентку. Это всегда горячая тема. А особенно тут — Дарья ведь была серой мышкой, которую считали скромной деревенской девушкой. Она никогда не комментировала эти сплетни. Никогда ничего о вас не рассказывала. Из-за этого сплетничали еще больше. Когда вы приезжали, то ночью она исчезала из комнаты — и это трудно было скрыть. Только один раз, выпив, она сказала мне, что любит вас. Потом, в конце пятого курса, она уже писала диплом магистра, вы вдруг перестали приезжать в Познань. Я ее ни о чем не спрашивала, но и так прекрасно видела, что с ней творится. Потом, после учебы, каждая из нас вернулась к себе. Но мы не теряли связь. Не то чтобы мы переписывались регулярно, но иногда писали друг другу. Я не могла найти работу по специальности. Однажды летом мой парень поехал в Голландию работать на плантациях тюльпанов. И я с ним. Мы больше не вернулись в Польшу, которая не могла предложить нам ничего в настоящем, не говоря уже о будущем. Мы остались здесь. Сначала было очень трудно, но мы справились. Потом с моим дипломом биолога я пошла учиться, чтобы получить специальность морфолога в медицинской лаборатории. После учебы нашла работу в Амстердаме, недалеко от этой клиники. Мы практически живем за счет анализов, которые делаем для них. Это наши основные клиенты. Когда к нам приходит материал для исследований, то на них написаны имя и фамилия пациента, адрес, дата рождения, потому что это часто имеет важное значение, нормы-то для разных возрастов разные, а также — краткое описание диагноза. И вот однажды я получила образцы с вашими данными. Когда появляется какая-то польская фамилия — я всегда обращаю на это особое внимание. Такая вот своеобразная ностальгия. А ваше имя в Польше достаточно распространенное, фамилия тоже часто встречается, но вот второе ваше имя совершенно уникальное. И год рождения тоже более-менее совпадал. К тому же — Берлин. Из диагноза я узнала ужасную вещь: что вы в коме. Разумеется, я сразу вспомнила о Дарье. Подумала, что не стану ей писать и не стану ничего спрашивать, пока не буду до конца во всем уверена. Я же прекрасно знаю этих девочек, которые приносят нам образцы из клиники. С одной из них, Анастасией, белоруской, я уже давно дружу. Она мне подтвердила, что вы вот уже около двух месяцев лежите в отделении и действительно находитесь в состоянии комы. Это, наверно, не очень хорошо, но я попросила Настю, чтобы она украдкой сделала ваше фото. И это оказались вы! Изменившийся, очень похудевший, но вы. Я написала Дарье. Ни словом не обмолвилась в этом первом письме, что с вами приключилось. Хотела сначала узнать, имеет ли это смысл. Специально ударилась в воспоминания об общежитии. И к слову задала какой-то короткий вопрос о вас. Разбудила в ней то, что вроде бы только-только уснуло. Она так красиво написала о том времени с вами. Через столько лет она решила, что уже можно. Ей хотелось кому-то наконец рассказать обо всем, а я же вроде как и далеко, и в то же время знакомая еще с тех времен — я показалась ей самой подходящей для этого кандидатурой. Она же не могла предположить, что я тут, в Амстердаме, могу иметь с вами что-то общее? Дарья теперь живет в Копенгагене. Через несколько лет после окончания института она познакомилась в Турции с одним датчанином, кстати, врачом. Подробностей не знаю, но там явно какая-то романтическая история. Он намного старше ее. Она никогда не связывалась с ровесниками, когда дело касалось мужчин. Через несколько месяцев после этого отпуска она въехала в его дом в Копенгагене. Стала жить с ним и его детьми от первого брака. Старшая дочь была всего на два года младше Дарьи. Она так и не признала существования Дарьи в жизни своего отца. Устроила ей ад, обвиняла в том, что Дарья хочет обобрать и обмануть ее отца, все время оскорбляла ее, насмехалась над недостаточным знанием языка. На каждом шагу ей докучала. Когда оказалось, что Дарья в положении, выразила сомнение, что это от ее отца, и настроила своего младшего брата против Дарьи. Они поставили отцу ультиматум. Либо Дарья избавляется от ребенка, либо они уходят из дома и прекращают с ним все отношения. Испуганный отец уступил и начал уговаривать Дарью сделать аборт. Вскоре Дарья ушла и поселилась в доме какой-то своей польской подруги. В результате всей этой отвратительной истории она потеряла ребенка. Два года приходила в себя. В Польшу не вернулась. Работает в какой-то страховой фирме, живет одна и, как она мне написала, этим довольна, спокойна и не чувствует, что в ее жизни кого-то не хватает. Я написала ей о вас. Она была в шоке. Сразу позвонила мне. Хотела все знать. Когда, как, почему, выживете ли вы и тысяча еще вопросов. Через неделю я ее забирала из Скипхола. Прямо из аэропорта мы поехали в клинику. Она оставалась у вас два дня. Приходила только ночевать, а в основном все время проводила в клинике. Те две ночи, когда мой муж уходил спать, мы провели в кухне, разговаривая о вас. О Познани, о ваших разговорах, о ее постоянном терпеливом ожидании и о том, что однажды вы к ней просто не вернулись. Она вами восхищалась. Вы для нее были божеством. Она действительно вас когда-то очень любила. В том, что она говорила, не было сожаления или какой-то злости, не было разочарования, обиды, ничего такого. Она считала, что у вас были какие-то ей не понятные, но важные причины к ней не вернуться. Она вам целиком, безоглядно и безгранично доверяла. И в этом тоже. Она верила и до сих пор верит, что вы сделали такой выбор потому, что решили, что так будет лучше для всех — и для нее тоже. Она не может представить себе, что могло быть иначе, потому что, по ее убеждению, вы не смогли бы причинить ей боль просто так — вы же хотели, чтобы она была счастлива. Вы ее в этом убедили. И когда вы были с ней, то она чувствовала себя счастливой, как никогда. Так она мне говорила. В последний день утром она пошла в салон. Причесалась, как когда-то в юности, заплела косу, перевязала ее бантом — я такой ее и помню по общежитию. Такой, наверно, и вы ее запомнили. И в таком виде пошла на целый день в клинику. К вашей постели. Вечером я отвезла ее в аэропорт. Когда мы прощались, она мне сунула в руку этот конверт. И попросила, чтобы я вам передала, когда вы очнетесь. Сегодня в лабораторию принесли образцы на анализы. С вашей фамилией, именем и датой рождения. Из выписки диагноза я поняла, что два дня назад ночью вы вышли из комы. И подумала, что надо принести вам это письмо от Дарьи. Как я ей и обещала…