Айрис Мердок - Колокол

Добравшись до нее, он оглянулся. Высокая монастырская стена казалась далекой. Можно бы бегом еще успеть вернуться, подумал он. Но обернулся к маленькой дверце. Стена здесь была пониже, но все равно высокая — сверху не заглянешь. По обе стороны она уходила в гущу деревьев, но за стеной деревьев не было. Просека обрывалась на этом самом месте. Тоби положил руку на засов, и щеколда подалась вверх с громким щелчком. Он толкнул дверцу, та легонько заскрипела и стала медленно отворяться. Шум напугал его, но он продолжал толкать дверцу, за которой открывался ковер коротко подстриженной травки. Он шагнул в проход и очутился на кладбище.

От неожиданности Тоби застыл в дверном проеме, все еще держась за дверцу. Он был в окруженном прямоугольником стены зеленом пространстве, и в нем аккуратными рядками тянулись могилы, над каждой высился маленький белый крест. Гряда довольно-таки мрачных темных кипарисов на солнечном припеке у дальней стены придавала этому месту до странности южный вид. Ужас от увиденного был так велик, что почти не усугубился тем, что совсем рядом он увидел двух монахинь — они, наверно, ухаживали за могилами. У одной в руках были ножницы. Неподалеку стояла газонокосилка, но ею явно не пользовались — иначе Тоби услышал бы ее шум

. Тоби смотрел на монахинь, монахини, разогнувшись и оторвавшись от своей работы при скрипе отворяющейся калитки, смотрели на Тоби.

Монахиня с ножницами положила свой инструмент, что-то тихо сказала второй монахине. Затем она пошла к Тоби, обметая травку длинным подолом. Не помня себя от страха и стыда, смотрел он, как она приближается.

Когда она приблизилась настолько, что он мог сосредоточить свой обезумевший взор на ее лице, он увидел, что она улыбается. Рука его сползла с калитки, и он непроизвольно отступил назад, за черту кладбища. Она вышла следом, затворила за собой калитку, и они остались один на один на просеке.

— Доброе утро, — сказала монахиня. — Ты, должно быть, Тоби. Угадала?

— Да, — ответил Тоби, понурив голову.

Они медленно пошли вместе между деревьями.

— Я так и думала. Мы хоть никогда с вами не видимся, знаем каждого из вас, как если бы вы были нашими лучшими друзьями.

Монахиня, похоже, ничуть не тушевалась. Тоби терзался замешательством и тревогой.

— Наше маленькое кладбище, видно, сильно удивило тебя?

— О да!

— Чудное место, правда? Такое уютное, укромное, больше похожее, думается порой, на спальню. Приятно знать, что когда-нибудь будешь спать там.

— Да, место чудное, — в отчаянье сказал Тоби.

Они проходили под большим кедром, с его разлапистых низких ветвей, заметил Тоби, что-то свисало. Это были качели. Когда они приблизились, он невольно протянул руку и коснулся веревки.

— Славные качели, — сказала монахиня. Теперь уже по ее выговору было ясно, что она ирландка. — Отчего бы тебе не покачаться? Это немного развеселит старые качели. Мы и сами частенько это делаем.

Тоби поколебался, потом, сильно вспыхнув, сел на качели и принудил себя несколько раз качнуться. Монахиня стояла рядом и улыбалась.

Промямлив что-то, Тоби слез с качелей. Он готов был испариться, сквозь землю провалиться. Отвернувшись, он шел подле монахини, которая все говорила, пока они не добрались до калитки в монастырской стене.

Монахиня приотворила калитку.

— Она была не заперта! — изумленно сказал Тоби.

— А мы никогда не беспокоимся — закрыты калитки или нет! Думаю, ты получил удовольствие от лазанья. Мальчишки вечно куда-то лазят.

Лучезарно улыбаясь, она распахнула калитку настежь. Тоби попятился в проем, и какое-то мгновение они смотрели друг на друга через порог. Тоби чувствовал, что следует извиниться, и мучительно подбирал слова.

— Простите меня. Я знаю, что не должен был заходить сюда.

— Пусть это тебя не тревожит. Говорят, любопытной Варваре на базаре нос оторвали, но я в твоем возрасте никогда в это не верила. К тому же по нашему уставу дети иногда могут заходить на территорию обители.

Она затворила за собой калитку, и Тоби казалось, что еще несколько мгновений после того, как та защелкнулась, улыбка монахини не сходила с наружной стороны калитки. Он обернулся к просеке.

Все было тихо. Никто не видел ни его вторжения, ни его позорного выдворения. Он помчался по просеке, горя желанием как можно дальше убраться от этой опасной и, как ему теперь казалось, еще более неприступной обители. Он чувствовал, что его осмеяли, унизили и пристыдили. Он бежал, опустив голову, и бормотал про себя: «К черту, к черту, к черту…»