Андре Моруа - Сентябрьские розы

– И мне тоже, – сердито сказал Леон Лоран. – Злобные критики говорят мне в лицо, что я «интеллектуальный» актер. Но это совсем не так. Когда я создаю образ, то не пытаюсь понять его рассудком. Я позволяю ему проникнуть в себя… Некоторые великие актеры, которых я знал, не понимали буквально ничего из того, что играли.

– И публика не замечала?

– Публика, – ответил Женни, – вообще никогда ничего не замечает… Театральная публика живет в нереальном мире, и, если в этот мир грубо не вторгается нечто непредвиденное, зрители принимают все.

– Так оно и есть, – согласился Леон Лоран. – Театральная иллюзия безгранична.

– Вот почему, – сказал Бертран Шмитт, – глупо придавать такое значение декорациям и постановке. Это веяние времени, причем совершенно бессмысленное… Вы не согласны? – обратился он к Долорес.

– О, – ответила та, – я в Париже для того, чтобы учиться, а не учить.

– Сегодня вечером я веду ее на «Подсвечник», – сказала Полина. – Она увидит, что такое перегибы в постановке.

После обеда Долорес беседовала с Леоном Лораном, который пообещал прийти к ней на спектакль; затем она поговорила с Эрве Марсена, у него она выведала все подробности статьи о «Театральном товариществе Анд», которую ему заказала Полина, затем завела разговор с Менетрие по поводу «Вивианы», и беседа сделалась такой оживленной, что обеспокоенная Клер, приблизившись к ним, с нажимом произнесла:

– Простите, Кристиан, что перебиваю вас, но в три часа у нас встреча на улице дю Бак, а это довольно далеко отсюда.

Как это всегда бывает, отъезд одной пары разрушил компанию, и все стали разъезжаться, выражая на прощание желание увидеть Долорес Гарсиа на сцене. Многие мужчины предложили проводить ее, но Полина задержала актрису, и женщины остались вдвоем.

– А теперь, – произнесла Долорес, – нам надо поговорить.

Решительным и грациозным жестом она бросила сигарету в камин.

– Идемте ко мне в кабинет, – сказала Полина, – не стоит разговаривать в гостиной.

Долорес последовала за ней.

В кабинете Полины Фонтен Долорес с любопытством разглядывала стопки бумаг, забитые книгами полки, а особенно фотографии на стенах. На них были Гийом и Полина: вот они в Египте, в Риме, затем, более молодые, в Толедо, еще моложе на пляже в купальниках.

– Да-да, – произнесла Полина трагическим тоном, – смотрите как следует… Вот двадцать пять лет счастья, которые вы разрушили.

– Я разрушила? – мягко возразила Долорес. – Вы ведь победили, Гийом уехал, только чтобы не встретиться со мной.

– Тот факт, что он уехал, как раз и доказывает, что он еще не выздоровел… Но даже если он и выздоровеет окончательно, ничто уже не будет таким, как прежде. Теперь между нами всегда будет стоять ваше лицо, ваше тело… Да-да, я смотрю на вас, это прелестное лицо, изящное тело, и думаю, что мой муж… Это ужасно!

Ее губы дрожали. Долорес нетерпеливо перебила ее:

– Если бы я могла поверить, что всегда буду стоять между вами, то была бы счастлива… Но, увы, надо мной тяготеет цыганское проклятие… Это всего лишь часть меня, причем худшая часть. Я не желаю вам зла, Полина, и никогда не желала. Разве я могла предположить, что вы с мужем – пара, для которой любовь значит больше всего на свете? Я никогда вас не видела, я представляла вас гораздо старше… Гийом всегда отзывался о вас с уважением, с любовью, но со мной он был так настойчив.

– А Петреску мне говорил, что это вы…

– Откуда он знает? Да, признаю, я хотела завоевать Фонтена. Мне нравилось, что он говорит, нравилась его любезность, скромность, его непосредственность: в нем я видела мужчину, который мог бы спасти меня от этой провинциальной жизни… Да, все это так. Но если бы я почувствовала сопротивление, то направила бы эту дружбу в другое русло…

Полина решительно наклонилась к Долорес:

– Ваши слова рассудочны и холодны! Вы разве не понимаете, что это был единственный человек на свете, который много значил для меня, мужчина, ради которого я пожертвовала всем? И вот появляетесь вы, у которой есть все: молодость, красота, талант, и забираете его у меня безо всякой любви, его, который для меня дороже жизни… Вы считаете себя человеком набожным, Долорес, я видела, как вы стоите на коленях на полу церкви, и после того, как вы совершили кражу, это преступление, ваша совесть спокойна? Вы полагаете, что Бог отпустит вам грехи…

Долорес опустилась на колени перед Полиной. Глаза ее были полны слез.