Андре Моруа - Сентябрьские розы

Марсена подвел его к Полине. Супруги обнялись и принялись разглядывать друг друга со скрытым изумлением, которое испытываешь, когда после долгой разлуки вновь видишь близких людей.

– Вы опять похудели, Полина, – сердечно сказал Фонтен. – Пора мне всерьез позаботиться о вас.

– Да, – ответила она, – самое время!

– Ах, друг мой, – обратился Фонтен к Эрве, – какая поездка! Овидиус Назо организовал все прекрасно, просто великолепно… А что за континент! Это будущее рода человеческого. Римские традиции, но приправленные пикантным Востоком, обновленные американскими влияниями… А какая тяга к французской культуре! Представьте себе, там молодые женщины знают наизусть Лафорга, Макса Жакоба, Аполлинера!

– Выскажете свой энтузиазм чуть позже, Гийом, – остудила его пыл мадам Фонтен. – Сейчас нужно пройти таможню.

Ее холодный тон, словно ледяным дождем, окатил присутствующих.

В период, последовавший за возвращением Фонтена, супруги не проявляли друг к другу ни вражды, ни неприязни, но в их отношениях ощущались неловкость и напряженность. Полина вела себя нарочито сдержанно и со свойственной ей проницательностью внимательно изучала слова и поведение мужа. В поводах для подозрительности недостатка не было. Гийом Фонтен возвратился из этого путешествия совершенно другим человеком. Он рассказывал о своей поездке с восторженностью, которая удивляла, а порой и шокировала его друзей.

– Я готова поверить, что Богота – обитель богов, – говорила Эдме Ларивьер, – но Гийом никогда не отзывался так ни о Флоренции, ни о Толедо!

Еще она отмечала, что он охотно заговаривает о любви, рассуждает о ней уверенно и со знанием дела. И в то же время с недомолвками, что весьма забавляло его более молодых собеседников. Если в театре он присутствовал на представлении «Береники», то, вышагивая по коридорам, повторял: «Прекрасно! Право же, разве это не прекрасно?» – и с чувством декламировал:

Ничего удивительного в том, что он хвалил прекрасное, но почему же он цитировал эту тираду, словно собственное откровение, словно он, Гийом Фонтен, стал этим Титом, оплакивающим Беренику, с которой его разлучила «ширь необозримых вод»?

Полина Фонтен была слишком проницательна, чтобы не понимать подобные нюансы. Еще она замечала, что ее супруг при каждом удобном случае восхваляет плотскую любовь. «Нет истинной красоты без истинной чувственности» – это стало одной из его любимых тем для разговора. Он страстно интересовался испанской литературой и решительно отправил на чердак сотню французских книг, чтобы освободить подле себя место для Лопе де Веги, Кальдерона, Федерико Гарсиа Лорки. На расспросы о его следующей книге он отвечал, что это будет нечто вроде драмы про Авигею-сунамитянку, согревающую старость царя Давида. [57] А. Моруа путает двух библейских персонажей: Авигею (Абигайль) и Ависагу. Иногда он говорил о «Фаусте». А самое главное, теперь он, сгорая от нетерпения, подстерегал почтальона. Алексис, который никогда его таким не видел, меланхолически удивлялся.

– Зачем месье звонил вам? – спрашивала его Полина.

– Мадам, – отвечал Алексис, воздевая глаза к небу, – месье уже в третий раз спрашивает меня, не приходил ли почтальон!

Эдме Ларивьер пригласила Эрве Марсена к себе, на Бетюнскую набережную, и принялась расспрашивать:

– Тебе известно о проказах твоего учителя там, на другом континенте?

– Нет… Ты о чем?

– Мамаша Сент-Астье показала мне письмо сына. Он был исполняющим обязанности дипломатического представителя в Лиме как раз тогда, когда там находился Гийом. Похоже, его похитила одна хорошенькая актриса, я забыла ее имя, и сопровождала всю поездку.

– Не может быть!

– Именно так.

– Только бы мадам Фонтен ничего не узнала!

– Ну как она может не узнать? – ответила Эдме. – Это знает половина Парижа. Нет никого болтливее дипломатов; им кажется, что знать все – это дело чести. Они совершают одну оплошность за другой: ловко, добросовестно, сознательно – постоянно. А у Полины, увы, есть не только друзья. Своими воскресными приемами она оттолкнула стольких женщин, они ей этого не простят!.. Только не делайте такой трагический вид, малыш. Эта интрижка не похожа на то, что у него было с мадемуазель Неджанин. Ванда жила во Франции, была его постоянным искушением. А эта на другом конце света. Впрочем, говорят, она совершенно очаровательна… Я вот думаю, – мечтательно добавила Эдме, – почему она вцепилась в Гийома?