Андре Моруа - Сентябрьские розы

– Muy bonito , [22] Очень красиво (исп.) . – ответил он. – Мне кажется, я слышу, как во дворе бьют копытом андалузские мулы.

– Посмотрите в окно, видите в ветвях дерева плетеный домик?.. Там вице-король отдыхал после обеда.

– Милый восемнадцатый век! – воскликнул Фонтен. – Чудесная эпоха, когда великий страх еще не овладел правящими классами! Чудесное время, когда посланник его католического величества мог, не опасаясь скандала, жить с любовницей! Увы! После всех наших революций и реакций мы сделались моралистами. Но наша мораль не в сердце, что пошло бы ему только на пользу, а… э-э… в поведении.

– Ах! Гийом, – сказала она и вновь взяла его за руку.

Выходя из дворца, в какой-то лавчонке Фонтен увидел трости из необработанного дерева и непременно захотел купить такую. Мамаши, гуляющие с детьми по Аллее Босоногих, с удивлением смотрели, как он поднимает эту трость к небу и, остановившись посреди дороги, что-то долго говорит смеющейся Долорес. Еще погуляв немного, она вновь предложила взять такси и отправиться в музей Магдалены.

– Вы не против, Гийом? Там изумительное собрание статуй, керамики и тканей, настоящая история доколумбийской цивилизации.

– Искусство инков? – спросил Фонтен. – Разумеется, я хочу в этот музей.

– Нет же, это не искусство инков, Гийом! Все так говорят, потому что Писарро и Альмагро [23] Диего де Альмагро (1475–1538) – испанский конкистадор, один из завоевателей Перу. нашли здесь инков, но ведь сами инки были завоевателями, которые покорили империю и разрушили гораздо более древнюю цивилизацию… и вы сейчас увидите ее остатки… Сорок веков искусства, как в Египте. Я так рада, что первая покажу вам эту красоту… Уверена, вам понравится.

– Я тоже уверен, – ответил он.

В этот момент такси сделало смертельно опасный поворот, и Долорес, смеясь, ухватилась за колени своего спутника.

«Как хорошо, – подумал он, – что по программе я задержусь в Лиме не больше трех дней. Это становится опасным».

Музей восхитил его. Он увидел вазы, такие же прекрасные, как греческие, старинные скульптуры, золотые украшения. В ивовых корзинах лежали скрюченные мертвецы, похороненные с оружием и в плащах, цвета которых – ярко-зеленый, темно-синий, гранатовый – напоминали палитру Гогена.

– Я просто потрясен этим музеем, – выйдя на улицу, признался он. – Поразительно, на этом континенте, отрезанном и от Европы, и от Африки, найти излучину греческого и египетского искусства… Какие мы здесь видели вазы: примитивизм, потом классицизм, потом реализм, потом декаданс… Если бы не вмешались конкистадоры, цикл бы возобновился. Вы понимаете, моя прекрасная подруга, величие этого беспрестанного повтора? Цивилизации не просто смертны: они проживают свою юность, зрелость, старость. Мы не можем охватить взглядом весь контур нашей цивилизации, взгляд скользит лишь по касательной. Но когда в нескольких залах разворачивается полная панорама – воплощение этой цикличности, это просто… э-э… эпическое зрелище.

– Вам понравилось, Гийом? Я очень рада… А теперь, увы, пора возвращаться в «Боливар»… Наверное, Петреску уже бьет копытом. Но только сначала зайдем на минутку в церковь Магдалены… Это моя любимая.

Маленькая барочная церковь очаровала Фонтена. От алтаря вверх тянулись тяжелые витые серебряные колонны, через опаловые окна проникал перламутровый свет, Дева Мария и святые были одеты как персонажи Мурильо, но в настоящее сукно и парчу. Сотрясаемая рыданиями, какая-то женщина молилась с такой горячностью, что даже не заметила вошедшую парочку. Долорес преклонила колени на плиты и пробормотала короткую молитву. С восхищением наблюдая за нею, Гийом Фонтен чувствовал, что его уносит в какой-то иной мир, поэтичный и страстный. Ему казалось, что в его жизнь входит нечто огромное и прекрасное. На него нахлынуло счастье.

Закончив молитву, Долорес вернулась к своему спутнику.

– Судьба, – произнесла она вполголоса доверительно и серьезно. – Судьба постепенно побуждает нас проникнуть в этот огромный неведомый мир.

Несколько мгновений они стояли молча и неподвижно, словно не в силах нарушить красоту этого мгновения. Затем она медленно направилась к выходу. Когда они вернулись к гостиницу, Петреску был уже вне себя от волнения:

– Мэтр, мэтр, какой безрассудный!.. Лолита, что вы делать с мэтром? Лекция через один час… Мэтр не смочь говорить…

Но он ошибался, речь, которую Гийом Фонтен произнес этим вечером, была лучшей за всю его поездку.