Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– Андрей Борисович! – крикнул он с порога.

Детка привстал: вот уже полгода арт-директор называл его только Андрюшей.

– Андрей Борисович! Свершилось! Ты думаешь, зачем я в Москву каждую неделю мотался? Нашел выход! Нашел! Все узнал! Дай обниму!

С этими словами он не просто обнял губернатора, но оторвал его от земли и немного покружил в воздухе.

Потом вытащил из кармана шубы лист бумаги и поднял его, как факел свободы.

– Вот точный отчет. Из башни инсайд, от первого зама. Строго конфиденциально. Внимайте! «Вечером 26 июля, в 18 часов 43 минуты, Верховный, поглядев на прыщ, вскочивший у меня на верхней губе, вдруг спросил с задумчивой интонацией: – С бородавкой на марганце как поживает? Говорят, у него там какое-то искусство? – И не успел я подтвердить, что да, искусство, а именно – современное, как Верховный прервал меня словами: – А прыщи надо зеленкой мазать . – После чего беседа перешла на обсуждение дефицита государственного бюджета». Да понимаешь ли ты, Андрюша, что это значит? Понимаешь ли ты, дорогой мой человек? Дай еще обниму!

Барахтаясь в медвежьих объятиях арт-директора, губернатор не сразу сумел осознать весь масштаб обрушившегося на него счастья. Но вскоре понимание пришло. Андрей Борисыч вытер слезы и всем сердцем, всей печенью, всеми поджилками ощутил, что ради этих двух вопросов Верховного стоило не только отдать Синькину океанариум и четверть краевого бюджета, но и снять последнюю рубаху.

Радость была всеобщей за одним исключением: Малаша явно не разделяла восторга коллег и глядела на них с откровенным презрением. В разгар ликования она вдруг встала и, не сказав ни единого слова, вышла из комнаты. Впрочем, в тот момент ее ухода никто не заметил.

Когда отзвучали крики «ура!» и было разлито шампанское, Кондрат произнес тост.

– Территория искусства, – сказал он, обращаясь к губернатору, – она, Андрюша, вроде тюрьмы. Попасть просто, а выйти – поди попробуй. Теперь же ты окончательно на эту территорию попал и останешься на ней надолго, если не навсегда. Теперь большой брат будет круглосуточно ждать от тебя художественных инноваций. И никуда ты не денешься от искусства, то есть от нас. Так выпьем за осуществление нашей общей мечты, к которой мы сделали сегодня столь важный шаг!

После этих слов убеждение Андрея Борисовича Детки в правильности выбранного пути стало незыблемым.

Первые впечатления были такие: черный квадрат на темном фоне закрытых глаз, шум в ушах и противная сухость во рту. И страх, почти ужас: кажется – вот сейчас провалишься в это пятно и окажешься в темной части ада, на пути к Джудекке.

– Пить, – попросил Беда.

Точнее сказать, не попросил, а беззвучно пошамкал губами. Однако, как ни странно, это подействовало. Язык тут же смочила какая-то жидкость, но только не вода, а что-то очень знакомое, теплое, с медовым привкусом.

«Галин отвар, – понял Мухин. – Жив я, что ли?»

Медленно и осторожно больной приоткрыл глаза. Он лежал в кровати Силыча, заботливо укутанный одеялом, а со стены на него взирал он сам – Боря Мухин, – но только молодой, розовый и сияющий.

«Портрет из душевой», – сообразил Беда и повторил, уже отчетливо:

– Пить!..

Ко рту осторожно приблизилась ложка. Мухин проглотил живительную влагу и, скосив глаза, разглядел улыбающуюся Галю. За ней маячило озабоченное лицо ее верного супруга.

– Как ты, Борька? – спросил Валя шепотом.

– Ба-шка тре-щит, – с трудом, по слогам выговорил Беда, ощупывая повязку.

– А ну, выпей еще! – приказала Галя. – И руками бинты не трогай. Лежи спокойно!

Мухин повиновался.

– Как же ей не трещать! – прогудел откуда-то из глубины комнаты голос Силыча. – Удивительно крепкая лобная кость у тебя оказалась, Бедюшенька. Уму непостижимо, как только черепушка твоя не треснула. Девка-то, говорят, ой-ой-ой…

– Ма-ла-ша? – спросил Беда.

– Она самая, – подтвердил Силыч. – Вон пусть тебе Валюша расскажет, как дело было, он все видел вблизи.

– Несемся мы на врага, – начал Валя. – Ты, как всегда, впереди, а я отстаю немного, потому что веревки тяжелые. Враг разбегается. Вдруг – она. Стоит прямо на пути с дубиной наперевес. Я ее сразу узнал. Кричу: «Назад, Беда, назад!» – а ты встал столбом и пялишься на нее, как жук-богомол на свою самку. Ну и накрыло тебя, конечно. Это же не женщина, это торнадо! Я и раньше все удивлялся, как ты с ней справляешься.

– Лю-бовь, – объяснил Беда.