Ежи Анджеевский - Апелляция

Сегодня шестой день, как я отправил свое заявление.

Пятница

Тревога не проходит, не могу работать, потому что рука не слушается.

Суббота

Получил письмо из дома, Халинка пишет, что все в порядке, только Михась болел ангиной, но уже поправляется, даже не спросила, когда я вернусь, видать, ей нравится свобода без меня.

Понедельник

Доцент предупредил меня во время обхода, что не позже чем через неделю меня выпишут домой, я тогда сказал, что меня все еще мучает тревога и сухость во рту, а он ответил, пройдет, вы здоровы и нечего вам тут делать в отделении, я был ошарашен этим решением, но в присутствии других врачей не мог заявить прямо, что до получения ответа от Гражданина Первого Секретаря мое место здесь, все меня поздравляли со скорой выпиской, счастливый вы человек, сказал Рафал, которого так и не выписали еще, вопреки ожиданиям, из-за плохих гланд. Полковник меня тоже поздравил, только доктор Гвара не сказал ни слова, лишь потом, во время прогулки, когда я, расстроенный, вышагивал в одиночку, подошел и сказал: веселее, пан Конечный, что это вы приуныли? ведь если ответ придет в ваше отсутствие, Плебанский тотчас же переправит его вам на ваш домашний адрес, то ли переправит, то ли нет, ответил я, будучи действительно очень удручен, неужели вы не доверяете Плебанскому? удивился Гвара, я смутился, в самом деле получилось нехорошо и бестактно, я не то сказал, что думал, да нет, ответил я, пану доценту я всегда доверял и доверяю, а вот почте — не очень, письмо будет в цековском конверте, есть люди, которые любят совать нос в чужие дела, мало, что ли, писем пропадает? здесь другое дело, письмо будет адресовано не частному лицу, а в учереждение, вам же можно отправить заказным, сказал доктор Гвара, правильно, можно, но где гарантия, что я это заказное письмо получу в собственные руки, достаточно мне будет выйти за покупками, как шурин его перехватит, и небось специальную премию получит, Иуда, за такой материал, право же, я никак не ожидал, что доцент Плебанский поставит меня в такое трудное и щекотливое положение, ведь и, кроме этой моей апелляции, я вовсе не здоров и не гожусь для выписки домой, меня все время мучает тревога, голова болит от мыслей, какое уж тут здоровье, нервы у меня, как паутина, а они только и ждут, чтобы я в таком подавленном состоянии домой вернулся, сразу накинутся, я даже не уверен, не следят ли они за мной здесь через подосланных лиц, я умышленно так сказал, чтобы его испытать, но он словно бы не расслышал или сделал вид, что мои слова до него не дошли, шел рядом со мной молчаливый и странно задумчивый, потом внезапно оживился, воскликнул: знаете, пан Конечный, я, кажется, придумал отличный выход! из чего? спросил я осторожно, а он говорит: у меня с Плебанским прекрасные отношения, когда придет вам ответ из Центрального Комитета, он наверняка отпустит меня на денек-другой, а я даю вам честное слово, что сам привезу письмо и передам вам в собственные руки, что скажете? меня охватила глубокая печаль, теперь я уже точно знал, с кем имею дело, и впал в полное отчаяние — за двенадцать лет ко мне прикрепляли многих агентов и шпионов, но никогда такого образованного, он крепко держал меня в своих продажных руках, ловко прикидываясь другом, а я знал, что не могу раскрыть карты, не рискуя навлечь на себя ужасную опасность и даже смерть, приходилось скрывать свои мысли и чувства, и сердце у меня разрывалось оттого, что такой симпатичный мужик под личиной друга готовит измену, и ради своей, вероятно крупной, выгоды, готов выдать меня в руки своих хозяев и моих врагов, не знаю, что творилось у него в душе, когда он согласился попрать все человечьи и божьи законы, ведь я не верю, что он считает меня изменником и агентом иностранной разведки, но Бог ему судья, я осторожно ответил, что подумаю и благодарю его за помощь, но мне неловко, что он возьмет не себя такую обузу, какая же эта обуза? перебил он лукаво, мне будет очень приятно вас навестить, быть может, даже удастся ускорить вопрос с вашей временной квартирой, у меня есть кое-какие связи, попробуем, уверяю вас, пан Конечный, все будет хорошо, он говорил очень искренне, и мне на миг показалось, что я ошибаюсь и зря подозреваю честного человека, я очень расстроился, ведь ложное обвинение — тяжкий грех, а я не из тех, кто платит злом за зло, хотя и прогадываю на этом, сегодня жизнь такова, что человеческие связи слабеют, один на другого волком смотрит, я несколько раз читал в «Трибуне люду», что у нас теперь период начальной стабилизации, действительно, есть у нас люди, которые могут себе позволить купить холодильник, телевизор, стиральную машину и даже автомобиль, могут отправиться в туристическую поездку в Болгарию, Венгрию или же Югославию, в гардеробе у них висят по три-четыре костюма, и ужинают они в ресторанах высшей категории, я не говорю о тех, кто ворует, а лишь о тех, кто честно делает свое дело, вот Рысек Куна, например, я был с ним знаком с 1945 года, всегда он был здоров, как буйвол, мог пить и гулять ночь напролет, а утром приходил на работу свеженький, как огурчик, полный сил, пятнадцать лет он хорошо зарабатывал, жил на широкую ногу, ни в каких удовольствиях себе не отказывал, и вдруг в апреле 1964 года вскоре после того, как я вернулся из клиники, буквально в одночасье отдал Богу душу, у него случился инфаркт, и ничего нельзя было сделать, ему, как и мне, едва исполнилось сорок, он никогда, сколько я его знал, не жаловался на сердце, ничем не болел, а вот, оказывается, портился изнутри, смерть в нем росла, право же, я не знаю, зачем человек так трудится, мучается, может, прав был Рысек, когда, помню еще в милиции, говорил после нескольких рюмок: жизнь, она, братец, как баба, ее надо крепко держать и… как следует, иначе прогадаешь, и от людей тебе тоже не будет уважения, может, он и прав был, но я так не умею, у меня, видать, другая структура.