Ежи Анджеевский - Никто

— Не знаю, крепкая ли та гора, но уж наверняка высокая.

— Я сам ее соорудил, так могу ли я на нее смотреть с вершины? Да, я смотрел на нее, но всегда стоя у подножья.

66. Другая ночь. Одиссей и Смейся-Плачь оба лежат обнаженные — они выпили остатки вина, и их сморило легкое опьянение.

Смейся-Плачь:

— Ты спишь, Одиссей?

— Вспоминаю.

— Еще с вершины?

— Я ее уже не вижу. В моих воспоминаниях наплывают тучи.

— Может быть, они превратятся в настоящие.

— Я уже не хочу стоять на вершине.

— Но ты ведь не упал с нее.

— У воспоминаний есть крылья, они могут быть могучи, как гигантский орел. Но он меня оставил, улетел. Да, то был орел.

— Извини за любопытство, но у меня в голове шумит. У орла было лицо…

— Возможно. А если и не было, то могло быть. Спи, друг. Я тоже попытаюсь заслонить воспоминания сном. Не отогнать, нет. Сохранить, чтобы они проснулись вместе с моим пробуждением.

— А если ты не проснешься?

— Песнь останется песнью. Я еще пропою настоящую песнь.

— Какую?

— Единственную. Мою.

67. Сильный шум разбудил шута. Сперва он лежал неподвижно, думая, что грезит. Но когда вскочил на ноги и холодный ветер ударил по нему и тьма вокруг предстала как сплошное непрестанное бурление волн, воздуха и небес, и он почувствовал, что корабль, хотя без паруса и без гребцов, качается под его ногами, Смейся-Плачь, дрожа от волнения и еще не решаясь поверить, закричал:

— Одиссей! Ветер! Попутный ветер! Одиссей, к оружию!

Он с минуту подождал, надеясь услышать ответ. Но ответа не было, и он снова закричал, стараясь перекричать внезапно разыгравшиеся стихии.

— Одиссей, проснись! Мы спасены! Жизнь зовет нас громовым призывом.

Когда ж и на сей раз по другую сторону поваленной мачты не послышалось ни голоса, ни какого-либо движения, Смейся-Плачь, шатаясь под могучими порывами ветра, переступил через сосновое бревно и склонился над лежащим голым телом.

— Одиссей! — прошептал он.

И притронулся к Одиссеевой руке. Она была холодная. Потрогал лоб. Он тоже был холодный — чужой, далекий холод! Пощупал сердце. Оно молчало.

68. Тогда Смейся-Плачь распрямился. Он стоял, со всех сторон объятый шумом и движением. Взглянул на небо. Ни одной звезды, темное, как морская пучина.

И чтобы перекричать шум пробудившегося, бушующего мира, шут во весь голос запел стихи:

А ветер все усиливался, ускоряя бег Одиссеева корабля и разгоняя грохочущую тьму.

1981

Гадес — у древних греков подземное царство мертвых.

Автор имеет в виду фильм Пазолини «Царь Эдип» (1967).

Лаэрт — отец Одиссея.

Данте. Ад. Песнь XXVI, 97-109, перевод М. Лозинского. М., Наука, 1967, с. 118, 119.

Агора — у древних греков народное собрание, а также площадь, где оно происходило.

Геркулесовы столпы — так называли в древности Гибралтарский пролив.

То есть Персефоной, повелительницей царства мертвых.

Гектор — сын троянского царя Приама, убитый Ахиллесом.

Минос — легендарный царь Крита, который, по Гомеру, после смерти в подземном царстве судил души умерших.

Аретуза — нимфа, которая, спасаясь от преследования речного бога Алфея, переплыла море или перешла по его дну в Сицилию, где обратилась в источник (греч. миф.).

Имеется в виду один из двенадцати подвигов Геркулеса — умерщвление Лернейской гидры, многоголового чудовища, головы у которого, если их отрубали, тут же вырастали снова.

Гомер. Одиссея. Песнь I, перевод В. Жуковского, М., Художественная литература, 1986, с. 3.