Ежи Анджеевский - Никто

52. Когда Смейся-Плачь скрылся в чаще дубравы, они пошли по ее опушке — попросту никто из двоих не знал, куда идти. Первым заговорил Ноемон:

— Кажется, я знаю, господин, о чем ты сейчас думаешь. Примерно думаешь ты следующее: Тот, кто слишком много знает, не должен существовать. Поэтому я его убью. Мне будет его жаль, но еще больше я бы жалел самого себя, доведись мне жить в постоянной неуверенности и страхе, как бы этот юнец, такой проворный, но также вспыльчивый, не выступил однажды против меня и не осмеял бы меня перед моим народом. Клевету опровергнуть нетрудно, особенно когда хула исходит из уст легкомысленного юнца, но я слишком хорошо знаю, как прочно оседают в умах дурные вести и как разрастаются они вопреки всем разумным опровержениям.

Одиссей:

— Я вижу, ты читаешь чужие мысли.

— Твои мысли, господин, для меня не чужие.

— Они принадлежат мне.

— Любовь творит еще не такие чудеса, ведь она сама величайшее чудо из чудес.

Лишь после долгого молчания Одиссей сказал:

— Теперь я действительно должен тебя убить.

Он, однако, отвел взгляд, заметив, что глаза юноши вспыхнули радостью.

— Так сделай это, господин. Но если бы ты выслушал мою первую просьбу…

— Можешь не кончать. Я знаю, что я должен сделать прежде всего. Взять в руки меч.

— Однако ты мог бы сделать так, чтобы я умер счастливым.

— Лжешь! — жестко сказал Одиссей.

— Я говорю правду, господин.

— Значит, обманываешь самого себя. Кто познал счастье, тот желает, чтобы оно длилось в том же виде, в каком уже раз проявилось.

И после паузы:

— Мудрая Евриклея была сто раз права, когда, узнав, что я беру тебя в плаванье, вскричала «нет»!

— Почему ты обычную зависть называешь мудростью?

— Ты ошибаешься, Ноемон. Мудрость — это когда знают, хотя и не зная всего.

— В этом смысле каждый может быть мудрым.

Одиссей рассмеялся.

— К счастью — не каждый. Мудро знать — означает знать в определенную минуту. Ты, например, выказал не только потрясающую сообразительность, но именно мудрость, которая меня всегда поражает в тебе, таком юном…

— И пугает. Потому что между влюбленными существует сходство.

Одиссей, помолчав:

— Ты уже знаешь, что я тебя не убью, во всяком случае, сейчас. Я не хотел этого разговора, но могу вместе с тобой забыть о нем. Спрячемся в лесную тень, полуденное солнце печет слишком сильно.

Внезапно Ноемон воскликнул:

— Господин!

В этом коротком возгласе были предупреждение, тревога, но также пылкость влюбленного, и Одиссей, инстинктивно схватившись за оружие, с молниеносной быстротой обернулся и увидел на расстоянии всего в несколько шагов огромную фигуру обнаженного Телегона с поднятой для удара палицей — тут он метнул в юношу бронзовое свое копье с такой силой, что острый наконечник глубоко вонзился в грудь нападавшего, и силой удара прекрасное тело его было подброшено вверх, скорчилось в смертной судороге и, словно подбитая птица, рухнуло на землю. Несколько конвульсивных движений, и, распростершись, оно замерло — только теперь, когда опустившиеся веки скрыли безумие бессмысленных глаз — идеальная, безупречная красота погибшего поразила обоих, стоявших возле него.

— Я хотел убить влюбленного, — прошептал Одиссей, — а убил сына. Как это могло случиться, как ему удалось так неслышно подкрасться к нам? Он, наверно, долго шел следом за нами.

Ноемон сказал:

— Ты, господин, думай прежде всего о том, что предотвратил отцеубийство.

— Я совершил худшее. Я убил безумного, а они любезны богам.

— Кто же направил твое копье?

— Отец, желавший втайне и этой смерти. Я сожалею, что не перебил всех, не оставил позади себя только трупы, раз уж меня обманула надежда. Кто велел ему следить за нами и предательски убить? Та несчастная или эти жуткие старухи?

— Если ты мне дашь свое оружие, я пойду спрошу.

— Нет, довольно и этой крови. Я не ищу мести, я не жажду ее.

— Тогда прислушайся к голосу жалости.

— Я ничего не слышу. Хотя нет, это неправда! Я слышу собственное смятение, умиротворенное смертью. В жилах этого мальчика текла моя кровь.

— Отрава умопомрачения была в нем не от твоей крови.

— Возможно. Да это не имеет значения. Единственное, что мы можем сделать для бедняги, это отнести его к воротам усадьбы, чтобы там могли его подобрать и похоронить согласно обычаю. Он, конечно, тяжеловат, но и мы не бессильны. Мы должны это сделать, хотя бы ради того, что, не ровен час, и моему первородному сыну может понадобиться подобная услуга. Понесем же это тело, избавленное уже от земных наслаждений и страданий. Но пойдем мы другой дорогой, не той, по которой шли сюда. На той дороге нас сопровождало радостное ожидание, на этой с нами будут попранные скорбь и надежда.