Чарльз Мартин - Дороги, которым нет конца

Забота обо мне привела к двоякому результату: она сблизила Сэма и Делию и помогла продать массу записей.

Но когда врачи отлучили меня от особенно сильных лекарств и начали постепенно выводить из медикаментозной комы, Сэм внезапно нашел веские основания для того, чтобы Делия присутствовала на каждом ток-шоу, проходившем по всей стране. Она стала воплощением силы и мужества: она преодолела неописуемую личную трагедию и продолжала жить дальше. Кадры монтированной съемки метались взад-вперед между ее обручальным кольцом, картинками наших выступлений на сцене и ее безутешным взглядом. Делия была хрупкой, находилась на грани нервного срыва, и Сэм извлекал выгоду из каждой слезинки, текущей по ее прекрасному лицу.

Заботливый Сэм даже одолжил ей свой личный реактивный самолет, чтобы она могла быстро возвращаться к ложу больного. В блестящей попытке проникнуть в высшие сферы, он добился эксклюзивного выпуска программы «60 минут», посвященного нашей истории. Если бы он старался из-за чего-то в следующий миллион лет, то все равно никогда не получил бы такого широкого освещения в средствах массовой информации.

Интересно, что никто ни разу не упомянул о моей пропавшей записной книжке.

Но если я полагал, что весь этот балаган служил демонстрацией его таланта, то меня ожидал сюрприз. У изобретательного и хитроумного Сэма всегда было еще несколько трюков в рукаве. Первым из них был «отложенный» выпуск нашего альбома. Из уважения ко мне он публично заявил, что хочет подождать, пока я снова не смогу играть, чтобы мы могли сделать концертное турне, но потом копия звукозаписи просочилась в СМИ. Сэм поклялся найти того, кто это сделал, и объявил, что «он больше никогда не будет работать в этом городе».

Через два дня альбом стал платиновым. К концу второй недели он стал дважды платиновым.

Это меня не удивило, но я не мог предвидеть его второго трюка. Иногда вы встречаетесь с лучшим игроком в покер. А Сэм просто играл лучше, чем я.

Боль стала моей постоянной спутницей. Моя кожа как будто горела до сих пор. Почти все тело саднило, включая голосовые связки. Струпья на ранах трескались от любого движения. Неподвижность только способствовала их разрастанию. Хирурги восстановили мою барабанную перепонку, но я слышал лишь постоянный глухой звон.

Мой вечно пессимистичный и хмурый врач сказал:

— Для возвращения слуха понадобятся месяцы, и то если ткань приживется. — Последовала натянутая улыбка. — Так что берегите голову от ударов.

— Я постараюсь.

— Но даже если вы целый год будете носить шлем, то в лучшем случае слух восстановится лишь на десять процентов. Вы останетесь практически глухим, не считая способности слышать низкочастотные колебания. Повреждения были слишком тяжелыми…

Я перестал его слушать. Зачем парень становится медиком, если он только и умеет, что сообщать дурные вести? Ну можно же было сказать что-нибудь обнадеживающее? Мне начало казаться, что он получает от этого удовольствие.

Учитывая риск инфицирования, меня оставили в ожоговом отделении, что давало много времени для размышлений в одиночестве. Правда была мучительной, но ясной. Я не мог петь. Не мог играть. Не мог говорить, как будто кто-то перерезал мои голосовые связки. И пока все это укладывалось в моем затуманенном мозгу, врач вернулся с новой порцией дурных вестей. Он сел на табурет с колесиками и подкатился к моей кровати.

— Я получил результаты ваших анализов.

Я слышал, что он говорил, но слова не укладывались в голове.

— Поэтому, когда вы услышите, что сердце ревет у вас в ушах, как Ниагара, или начнете кашлять и обнаружите то, что похоже на кровь с кофейными опивками…

— До каких пор? — прошептал я.

— Живите своей жизнью.

Хриплый шепот:

— Как заключенный в камере смертников.

Он наклонил голову набок.

— Можно сказать и так.

— А как бы вы сказали… если бы лежали здесь?

Он не ответил.

Я посмотрел в окно на ослепительно голубой горизонт Нэшвилла.

— Сколько времени у меня есть?

Он пожал плечами:

— Трудно сказать.

Какое-то время я лежал тихо, заблудившись в собственных мыслях, пока он не похлопал меня по колену:

— Вы еще здесь, Купер?

Я повернулся к нему. Мой голос стал еще более хриплым:

— Наверное, вам стоит называть меня Купом.

Он кивнул, понимая, что знает больше о физической стороне моей личности, чем любой другой человек на свете. Потом он сложил руки на груди.