Альберт Лиханов: Невинные тайны

Павел робел своей напарницы, и хоть был он старшим в этой их паре, реальное старшинство, не спросясь, забрала себе Аня, едва лишь появившись тут. Работая вожатой в московской школе, она закончила иняз, отлично знала французский, работала гидом в «Интуристе», ее рекомендовали сюда…

Похлопывая себя полотенцем по рукам и груди, промокая морскую влагу, Павел подумал с неудовольствием про себя: уж не с Аней ли спорит он про себя, не про нее ли думает, когда возмущается вожатской неискренностью?

Ответа себе он не давал довольно долго, пока не вытерся насухо, не переоделся, не натянул шорты и не уселся на берегу в ожидании напарницы. Точно он замер на какое-то время, заморозил свои мысли, остановил их движение, дав им отстояться, а усевшись, отыскав взглядом Анину голову в ленивой, блескучей морской глади, тронул их снова, как отдохнувших лошадей… Нет, все-таки… Не с ней спорит он. Точнее — не с одной Аней. С красивой женщиной спорить трудно и опасно — даже мысленно! — можно впасть в необъективность. Для такой, как Аня, вожатство, ясное дело, будто ступенька в жизни. Она к этой ступеньке едва прикасается в лучшем случае.

Похоже, тайна не только в Анином облике. Она как-то проговорилась Павлу, когда тот спросил ее, что же, мол, дальше, после лагеря. «Жизнь сама решит, — ответила Аня. — Пока я между небом и землей, будто птица. Лечу!» И, рассмеявшись, птица села на твердь: «Двухгодичные размышления о будущем!»

— Выходит, не торопишься? — спросил тогда Павел.

— Выходит, — улыбнулась Аня.

— Обычно девчонки рассуждают иначе.

— Другие, — серьезно и уверенно сказала она. — Не я.

Павел окинул ее взглядом — мысленным, не реальным, разглядывать Аню смело, по-мужски, ему недоставало отваги, поэтому он отвернулся от нее, представил мысленно ее стройные длинные ноги, округлую шею, длинные волосы, закрученные сейчас в скромную вожатскую косу — но ведь каких роскошных причесок можно накрутить из этих каштановых волос! — представил себе ее не в шортиках и простенькой хлопчатобумажной рубашонке с короткими рукавами, а в нарядном вечернем платье, посреди золотого зала столичного дома дружбы, ему довелось быть там однажды при вручении маленьким лауреатам медалей индийского конкурса детского рисунка… Что ж, эта уверенность — на твердой почве, похоже, она вообще многое недоговаривает.

Павел не решался разглядывать Аню, она рождала в нем необъяснимый страх, завораживала одним только своим присутствием, и вот, будто назло ему, трусу, будто нарочно подставляясь под его взгляд, таинственная длинноногая негритоска стала возникать из воды прямо перед глазами.

«Есть ли еще такие парни?» — спросил сам себя Павел, леденея. И тут же полупризнался, полуспросил: «А может, ты влюбился? Оттого все эти неудовольствия, вопросы, подозрительность…»

Словно поддразнивая его, Аня встала прямо перед Павлом переминаясь с ноги на ногу, не спеша вытиралась, подхватила сарафан, покачивая бедрами, прошла мимо, вернулась, уже переодетая, и, поднимаясь, чтобы идти, Павел понял, что под сарафаном у нее ничего больше нет, дезабийе, как говорят французы, — это слово однажды произнесла сама же Аня и объяснила потом его суть.

«Маньяк какой-то», — ругнул себя Павел и, чтобы подавить собственное смущение, поддразнил Аню.

— Ну что, Нюра, идем, — спросил он, — идем?

Эквивалент ее имени не нравился Ане, Павел это знал и тут же получил легкий шлепок по шее. Он отскочил в сторону, растерянно рассмеялся — она еще никогда не прикасалась к нему царственная африканка, почти пантера. Судорожно кхекая, он повернулся, чтобы идти дальше, и от неожиданности едва устоял на ногах: сзади что-то налетело на него, шея попала в крепкий перехват, какая-то тяжесть наклонила его вбок, и только тут до него дошло, что это бросилась на него пантера, он собрался, на бросок ответил разворотом, подхватил африканку под колени, ощутил жесткую, обветренную кожу ног, прикосновение груди, задохнулся и поставил ее на ноги.

Мгновение, единственную долю секунды они стояли, прижавшись друг к другу, инстинктивно испугавшись чего-то, Павел напряг мышцы рук и как бы отодвинул, отторг от себя пантеру.

Он перевел дыхание.

На парк упали стремительные южные сумерки, никого не было поблизости, и он пожалел, что испугался, — сегодня да еще завтра, всего-то навсего два дня между сменами, когда лагерь не простреливается всесущими детскими взглядами, и он, молодой парень, может позволить себе быть парнем, особенно если сама бросается на него вот такая чернотелая пантера — будет ли еще такой вечер, такое настроение у африканки, эта тьма и эта тишина?