Альберт Лиханов - Невинные тайны

Он сбежал вниз, хлопнул по плечу Кольну Пирогова, тот покосился, разомкнул круг, положил руку на загривок Жене. С другой стороны была Катя. Каждый стоял, пошире расставив ноги, обхватив руками плечи товарищей, стоявших справа и слева, и все потихоньку качались в такт песне. А вечер скатывался с неба в море и на берег, но как он падает в море — было видно особенно хорошо: воздух над головой стал темно-синим, а над водой, у горизонта, еще светло, хотя солнце уже зашло — пространство там мерцает бирюзой, и полоска эта все уже, уже, пока не захлопнется окончательно дверь минувшего дня и щель не исчезнет…

Лампы в фонарях только включенные помаргивают, разгораясь, а возле них уже вьется туча мошкары и ночных бабочек. Неверный свет этик ламп делает все лица одинаковыми, только те, кто загорел посильнее, кажутся негритятами, и Женя рад, что он — как все, к тому же ему повезло, он стоит спиной к фонарю и лицом к морю.

Эх, пацаны и девчонки! Что же происходит на белом свете? Почему, когда одним хорошо, другим обязательно плохо? Почему правильные поступки тянут за собой столько тоски и печали? Но ведь и оставаться здесь нельзя, немыслимо!

Женя качался вместе, с друзьями, перед глазами, по ту сторону круга, раскачивались лица Геныча и Зинки — она все улыбалась ему, улыбалась, ничего не подозревая, славные люди, Геныч, Зинка, Катька Боровкова, Лёнька Сиваков, Вовка Бондарь, белозубый Джагир, Полина — ее лицо бескровным кажется, совсем зеленым при химическом свете фонарей. Что-то произошло в отряде после того правдивого утренника, да, да. Женя чувствовал это, явственно чувствовал. Будто какая-то пелена спала с каждого. И все успокоились. Точнее, стали спокойнее. Всех как будто что-то соединило. Всех, кроме Жени. Они верили, что он — как все. И он соглашался с ними, делал вид, что так оно и есть. Что он мог поделать, если его правде отказались верить. Они почему-то уверены были, что Женя такой же, как все. Откуда такая уверенность?

Так вот — они успокоились, выяснив, что похожи друг на друга. Стали ближе. Этот круг, который поёт, — излучает дружелюбие и любовь. Пусть ненадолго, на остаток этой смены, но они стали родственниками, вот что!

Женя жадно вглядывался в лица. Знали бы они, что он решил! Но не в этом дело!

Женя вглядывался в лица ребят, запомнить бы их покрепче. Дурак, надо взять их адреса, чтобы потом написать каждому. Нет! Нельзя. Что он напишет? Что общего у них, кому он будет интересен, когда они поймут, что Женя соврал? Удивятся: ну и ну! Заругаются: какая сволочь, как прикидывался!

Эх, натворил же он дел. Всю жизнь теперь, до самой седой старости стыдиться ему, что согласился на подлог; за море, за удовольствие — говорить, что ты сирота, какая уж тут игра, какое притворство? Допустим, он не знал, чем может кончиться его рискованный психологический опыт. Пат не знала, ОБЧ не предполагал. Всё так. Но что это меняет?

Вот он стоит в кругу ребят, о существовании которых совсем недавно еще не подозревал, и готов разреветься, как малыш, от любви к ним и от собственного стыда. Он попал в мышеловку. Эту опасность можно было допустить. Он думал, есть угроза попасть в мышеловку рукой или ногой. А прищемило душу.

Прощайте, ребята! Судите меня, думайте обо мне самое плохое! Как ни странно, но это поможет мне жить. Прыгать, а не красться, если уж я лягушонок.

Затрубил горн. Отбои.

Женя снова и снова жадно вглядывался в ребячьи лица. Потом порывисто шагнул к Генке, сказал ему горячо:

— Спокойной ночи, Генка! Не горюй!

— Ты чо? — уставился тот. Потом усмехнулся, так ничего и не поняв. — Спокойной ночи, Жека!

— Спокойной ночи, — сказал Женя Зинке, и она улыбнулась ему в ответ.

— Приятных сновидений! — запоздало встревожилась. — Что с тобой?

— Ничего! — засмеялся Женя. — Просто так. Он взял за локоть Катю Боровкову, легонько пожал его, сказал опять:

— Спокойной ночи.

Потом подошел к Ане, повторил прощание, а Пиму протянул руку:

— Спокойной ночи!

Тот ответил рукопожатием крепким, мужицким, и вдруг обнял Женю за плечо, повел его к палате. Опять перехватило горло. На ступеньках, ведущих в корпус, вожатый шепнул:

— Все будет хорошо! Вот увидишь!

Они шли рядом слишком тесно, обнявшись, и Пиму не было видно лица Жени. Хорошо, что не видно.

Вожатый проводил их до конца: ждал, когда умоются, вычистят зубы, разденутся и лягут. Сказал, прощаясь:

— Пусть вам всем приснится что-нибудь очень хорошее!

— Спасибо! Спасибо! — закричали мальчишки, а когда они затихли, Женя громко и серьезно, на всю палату сказал: