Уильям Хоффер - Только с дочерью

Махмуди вернулся за нами, но ему ни слова не было сказано о моих переговорах с Америкой. Пока мы собирались, я холодела при каждом звуке, издаваемом пакетиком, но, по-видимому, слышала его только я.

Придя домой, я спрятала пилюли под матрац. На следующий день я приняла первую таблетку, не зная, подходящий ли я выбрала для этого момент, но отчаянно надеялась, что лекарство поможет.

Через несколько дней, вечером, позвонил Баба Хаджи и сказал, что хочет поговорить с Махмуди. Отказать ему Махмуди не мог.

Я суетилась на кухне, заваривая чай и готовя угощение для почетного гостя, замирая от страха, что цель его визита – наябедничать Махмуди о моих телефонных звонках в Америку. Однако беседа, подслушанная нами с Махтаб из спальни, вопреки моим ожиданиям внушала оптимизм.

Насколько мы поняли, Баба Хаджи сказал Махмуди следующее:

– Это дом Маммаля. Из-за тебя Маммаль съехал к родителям жены, потому что Нассерин не хочет постоянно носить чадру в собственном доме – в твоем присутствии. Они от вас устали. Под вами квартира Резы, которой ты тоже пользуешься. И им это надоело. Ты должен немедленно съехать. Убраться отсюда.

Махмуди отвечал спокойно и уважительно. Конечно, он выполнит «просьбу» Баба Хаджи. Старик кивнул, зная, что его слова – непререкаемый, священный авторитет. Сделав это заявление, он тут же ушел.

Махмуди негодовал на своих родственников. Вдруг оказалось, что, кроме меня и Махтаб, у него никого нет. Теперь только мы втроем могли противостоять несправедливому миропорядку.

Уложив Махтаб спать, мы с Махмуди проговорили до поздней ночи.

– Я помог Резе получить образование, – жаловался он. – Я давал ему все, о чем бы он ни попросил. Деньги, новую машину, жилье. Приехал Маммаль – я все устроил и заплатил за операцию. Я никогда и ни в чем не отказывал своей семье. Они звонили мне в Америку и говорили, что им нужны пальто, и я высылал пальто. Я потратил на них кучу денег, но они об этом забыли, забыли обо всем, что я для них сделал. Теперь они просто-напросто хотят вышвырнуть меня на улицу. – Потом он напустился на Нассерин: – А Нассерин! Дура дурой, и зачем ей постоянно ходить в чадре?! Почему она не может быть такой же, как Ассий? Разумеется, ей было удобно, что ты чистишь, готовишь, стираешь за Амиром пеленки. Всю домашнюю работу волокла на себе ты. Она же ведь ничего не делала, разве что раз в два месяца, по праздникам, купала Амира. Что это за мать и жена?! А теперь в университете летние каникулы, и она будет дома. Нянька ей не нужна, значит – «убирайтесь вон!». Без крыши над головой, без денег – куда мне деваться?

Было странно слышать эти слова. Вот уже несколько месяцев, как Махмуди в своем религиозном фанатизме осуждал Ассий за пренебрежение к чадре и приводил мне в пример Нассерин как образец для подражания. Перемена в его взглядах была поразительной.

Старательно подбирая слова, я выразила ему сочувствие. На месте Нассерин я бы тоже не потерпела Махмуди у себя в доме, но об этом я умолчала. Наоборот, я полностью приняла сторону мужа, как он того и ожидал. Я снова была его союзницей, неустрашимой опорой, первой почитательницей – я лила на его самолюбие бальзам лживой лести, на какую только была способна в этот момент.

– У нас что, действительно нет денег? – спросила я.

– Действительно. Мне по-прежнему не платят. До сих пор не решен вопрос с бумагами.

На сей раз я ему поверила.

– В таком случае как же мы можем съехать?

– Маджид сказал, чтобы мы подыскали любую подходящую квартиру – они с Маммалем оплатят все расходы.

Мне стоило огромных усилий не выказать свою радость. То, что мы съедем из этой тюрьмы на втором этаже, не вызывало сомнений – Махмуди дал обещание Баба Хаджи. Более того, теперь я знала, что нам не грозит возвращение к Амех Бозорг – при упоминании о своей когда-то высокочтимой сестрице Махмуди выходил из себя. И вообще, о том, чтобы переехать к кому бы то ни было из родственников, после того как они оскорбили его достоинство, не могло быть и речи.

Вдруг Махмуди решит, что нам пора возвращаться в Америку? Смела ли я на это надеяться?

– Они тебя не понимают, – мягко произнесла я. – Ты столько для них сделал. Ну да ладно. Все образуется. По крайней мере мы втроем есть друг у друга.

– Да, – отозвался он.

Он обнял меня. И поцеловал. Я отрешенно подыграла вспышке его страсти. Мое тело служило лишь инструментом, которым в случае необходимости я должна была воспользоваться для достижения свободы.