Николас Спаркс - Дорогой Джон

Через двадцать самых напряженных минут в моей жизни на улице воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь звоном в ушах и звуками, которые издавали мои солдаты — кого-то рвало, кто-то чертыхался или обменивался впечатлениями о свежей стычке, перекраивая ее на свой манер. Я перевязал Тони руку, проверил, целы ли остальные, после чего мы пошли назад той же дорогой. Через час мы добрались до железнодорожной станции, охранявшейся нашими войсками, и тут нас вконец развезло. А вечером нам доставили почту — впервые за шесть недель.

Меня ожидали шесть писем от отца и только одно от Саванны. В тусклом свете я начал читать:

Дорогой Джон!

Я пишу это письмо на кухонном столе, сражаясь с каждой буквой, потому что не знаю, как выговорить то, в чем должна признаться. Мне очень хочется поговорить с тобой лично, но это невозможно, поэтому сижу с мокрыми щеками и с трудом подбираю слова, надеясь, что ты простишь меня за то, что я сейчас напишу.

У вас сейчас очень тяжелый период. Я пытаюсь не думать о войне, но теленовости и газеты пестрят военными репортажами и фотографиями, и меня не отпускает страх. Зная, что твоя часть находится в самой гуще событий, я смотрю новости и перелистываю прессу, пытаясь угадать, где ты и как ты. Каждую ночь я молюсь, чтобы ты вернулся домой целым и невредимым, и всегда буду молиться о тебе. Нас с тобой связывало прекрасное чувство, и я не хочу, чтобы ты об этом забывал. Еще я не хочу, чтобы ты хоть на миг усомнился в том, что твоя любовь была взаимной. Ты редкий и замечательный человек, Джон. Я страстно полюбила тебя, но больше того — встреча с тобой открыла мне, что такое настоящая любовь. Два с половиной года я смот — рела на красавицу луну в первый день полнолуния, вспоминая, как хорошо нам было вдвоем. Я помню, как заговорила с тобой в первый вечер знакомства и почувствовала, словно знаю тебя всю жизнь. Я помню ночь, когда мы занимались любовью. Я всегда буду радоваться, что у нас с тобой все это было. Для меня это значит, что наши души соединены навеки.

Я помню все. Когда закрываю глаза, то вижу твое лицо. Когда иду, мне кажется, ты держишь меня за руку. Эти чувства никуда не делись, но если раньше они приносили радость, то теперь причиняют лишь боль. Я понимаю, почему ты остался в армии, и уважаю твое решение, но мы оба знаем, что после этого в наших отношениях многое изменилось. Хуже того, мы сами изменились. Может, слишком долго были в разлуке или мы и вправду из разного теста, не знаю. После каждой ссоры я корила себя за несдержанность. Каким-то образом, продолжая любить друг друга, мы потеряли ту магическую связь, которая удерживала нас вместе.

Извинения здесь бесполезны, но, пожалуйста, поверь — я не хотела влюбляться в другого. Если даже я не вполне понимаю, как это произошло, как ожидать понимания от тебя? Я и не жду, но во имя милых, светлых воспоминаний не хочу и не могу лгать тебе. Ложь умалит и унизит все, что между нами было, и я решила сказать правду, хотя и знаю — ты сочтешь, что тебя предали.

Я пойму, если ты никогда не заговоришь со мной снова, пойму, если скажешь, что ненавидишь меня. Иногда я и сама себя ненавижу — за это письмо, например. Глядя в зеркало, я вижу женщину, которая не заслуживает любви. Клянусь, это правда.

Может, ты не захочешь этого слышать, но знай — ты всегда будешь в моем сердце. Ты занимаешь там особое место, где пребудешь до конца моих дней, и никогда это место не будет отдано никому другому. Ты герой и джентльмен, ты добр и честен, и ты первый мужчина, которого я полюбила по-настоящему, и так будет всегда, что бы ни готовило мне будущее. Любовь к тебе сделала мою жизнь лучше.

Прости меня. Саванна.

Она влюбилась в другого.

Я понял это, еще не дочитав письма, и все вокруг словно застыло. Первым побуждением было грохнуть кулаком в стену, но я лишь судорожно смял письмо и отшвырнул его прочь. В тот момент я был взбешен как никогда. Меня не только предали; казалось, Саванна вдребезги разбила все самое дорогое для меня в этом мире. Я возненавидел ее и того безымянного, безликого мужчину, который похитил ее у меня. В моем воображении возникали картины, что я с ним сделаю, если когда-нибудь встречу, и сцены были не из приятных.

В то же время мне ужасно хотелось с ней поговорить. Я решил немедленно лететь домой или по крайней мере позвонить Саванне. Порой я был не в силах поверить письму. Оставалось подождать всего девять месяцев — разве это срок после почти трех лет?