Авраам Иехошуа - Лицом к лицу с лесом

— Да в общем… ничего…

— В таком случае, зачем надо было подаваться в лесные сторожа?

— Захотелось немножко уединения…

— Уединения… — Отец остолбенел. — Тебе нужно уединение?

Родитель нагнулся к раскрытой книге, стащил с носа очки с толстенными стеклами и зашуршал бровями по странице.

— Крестовые походы, — медленно произнес он. — И этим ты занимаешься?

— Да.

— Я тебе не мешаю? Я приехал не для того, чтобы мешать. Просто выдалось свободное время…

— Нет, вовсе не мешаешь.

— Места тут замечательные…

— Изумительные…

— Ты похудел, осунулся…

— Может быть.

— А ты не мог заниматься в библиотеке?

Оказывается, не мог. Неловкая пауза. Придирчиво, с деловитостью ежа отец принимается обследовать комнату. К полудню у него созревает очередной вопрос:

— И ты полагаешь, что уединен здесь? Что найдешь настоящее одиночество?

— Разумеется. Что мне может помешать?

— Ну, конечно…

— Что тебе в голову пришло?..

— Я скоро уеду.

— Нет, не уезжай… Пожалуйста, останься…

Отец прогостил неделю.

По вечерам его тянуло на дружбу с арабом и девочкой. Еще с юности он запомнил несколько слов по-арабски и теперь к месту и не к месту пользовался ими. Но, как на грех, старик не понимал его произношения и только почтительно кивал.

Они сидят рядышком и молчат. Когда родитель висит над душой, у сына глаза за буквы зацепляются. А тот все приговаривает: «Не обращай на меня внимания. Я прикорну тут в уголочке». Отец почивает на единственной кровати, и Смотритель коротает ночи на полу. Временами отец пробуждается и застает сына бодрствующим. «Давай поменяемся, — предлагает он. — Ты поспишь на кровати, а я присмотрю за лесом». Но сыну заранее известно, что он там высмотрит: большую расплывчатую кляксу. Отец не заметит пожара, пока на нем одежда не вспыхнет. Днем они все-таки меняются — сын растягивается на постели, а отец подсаживается к столу и пытается прочесть все ту же первую страницу, на которой открыта книга. Ему очень хочется затеять с сыном спор о чем-нибудь. Он, например, не понимает, отчего бы сыну не заняться иудеями во времена крестовых походов. Массовое самоубийство — что может быть поразительнее и страшнее? Сын добродушно посмеивается, отвечает неохотно, отмалчивается. Последние дни своего пребывания отец всецело посвящает немому арабу. У него накопилась масса вопросов, и все они требуют разъяснений. Кто он? Откуда? Кто отрезал ему язык? А зачем? И в довершение всего он заметил в глазах старика неугасимую ненависть. Однажды такой возьмет и спалит всю округу. Почему бы нет?!

В день отъезда отец самозабвенно крутил бинокль. И вот уже чемодан в руке, — спина как-то сразу сгорбилась, — последнее рукопожатие. Вдруг на глаза крошечного родителя наворачиваются слезы.

— Помешал я тебе. Чувствую, что помешал…

Напрасно сын разубеждает его, напрасно бормочет о необозримых просторах времени, о второй половине весны, долгом лете и еще не скоро грядущей осени.

С высоты своего наблюдательного пункта он видит отца, подслеповатого и беспомощного, как он на ощупь добирается до задней дверцы автобуса. Водитель нетерпелив, резко рвет с места. Отец, уже успевший перепутать стороны, сердечно прощается с сосной, машет ей рукой.

Оставшись лицом к лицу с Лесом, совершенно уверен, что уж у него-то сына никогда не будет.

Целую неделю он усердно учится — с упрямством черепахи переползает с одной неудобочитаемой строки на другую. После каждой фразы вскидывает голову и глядит в Лес. Он по-прежнему ждет огня. Воздух вокруг становится все горячее. Над горизонтом, там, где море, висит знойное марево. Ближе к вечеру возвращается араб, его одежда насквозь мокрая от пота. Даже девчушка выглядит уставшей. Со всех точек зрения, он устроился отлично. В такой сезон забраться выше любого города — особое везение. На первый взгляд он действительно вкалывает как проклятый. Но по совести говоря — можно ли его «верхоглядство» назвать работой? День ото дня жарче. Вот и разберись, весна на белом свете или тайком, исподволь ее уже вытеснило лето? В Лесу пока все без перемен. За исключением, пожалуй, терновников. Эти золотисто-желтым кружевом стелются у подножия деревьев. Слух его стал чутче, острее. В ушах постоянно звенит ровный зеленый шум. Глаза сияют светом входящего в пору солнца. Ему открывается недоступная доселе глубина ощущений. Он словно срастается с Лесом. Даже в сновидениях преобладают деревья, а женщины предстают в убранстве из листвы. Трудный текст, слова чудные, непривычные. Выясняется, что это еще только предисловие к предисловиям. Но основательность намерений не дает ему расслабиться. Он переводит слова и придумывает к каждому простую и остроумную рифму — так они волей-неволей засядут в голове и не улизнут в эту бескрайнюю тишь. Стоит ли удивляться, что за пятницу из тысяч страниц он одолел всего три, самые легкие? «Тягость материала», — шепчет он, поглаживая стол кончиками пальцев. Может, отдохнуть? Вечерами, в канун субботы, Зеленое Царство окутано торжественной печалью, и тогда щемит сердце. Нет в нем веры ни в Бога, ни в его Посланцев, но есть немота пред Священным, отчего перехватывает дыхание. В честь святого дня он расчесывает бороду. Да, за компанию с нежно-зелеными сосновыми «свечками» на его щеках и подбородке тоже пробивается молодая поросль, составляя лысине неожиданный противовес. Он берет себя в руки и начинает наводить порядок в своем взъерошенном хозяйстве. Какая-то бумажка вспорхнула и спланировала на пол. Ну-ка, что это? Инструкции Смотрителю Леса. Он с интересом перечитывает. Надо же, совершенно вылетело из головы! Или это он сам приписал? «Смотритель обязан регулярно совершать короткие обходы по объекту для тренировки органов чувств».