Катя Пицык - Город не принимает

«Завтрак у Тиффани» не произвел на меня никакого впечатления. Всю ночь мне снилась Одри Хепберн и то странное комплексное чувство, которое внушал ее гений, – чувство тревоги за нее, чувство тревоги против нее и чувство собственной громоздкости на фоне ее маленького живучего тела.

Утро выдалось добрым. Солнечный май. Полная ясность неба. И этот характерный, столь болезненно скоротечный, неудержимый, сахарно-зеленый флер на деревьях – туман, на миг задержавшийся в ветвях, – молочный лист, налетевший на кроны роем. Улица манила поближе к себе, звала залезть к весне под платье. Не став сушить голову после душа, я разодрала волосы гребнем и прямо мокрыми заколола в тугую кичку. Выпила крепкого чаю с лимоном. Надела клетчатую юбку и голубой свитер с одной широкой поперечной розовой полосой на груди. Отражение в зеркале глубоко удовлетворило меня. Цвета спектра «Столовой» Кандинского животворили дух. День начинался ладно. Ульяна спала (решила идти ко второй паре). Стараясь двигаться как можно тише, я прошла в прихожую, обулась в легкие летние лодочки и повернула ключ в замке. В это же мгновение железная рука схватила меня за горло. Понимание того, что именно происходит, отставало от реальных событий на пять – десять секунд. Сначала я почувствовала хват на шее и только потом поняла, что схвачена рукой, которая пробилась в щель меж стороною проема и краем отпертой двери. Один в один детский кошмар. Пальцы, не просто сильные, а какие-то неорганические, твердокаменные, сдавили мое горло с механистическим бесчувствием, как сработавшие створки турникета или двери вагона. Рука принадлежала человеку в маске. Удушая, он протащил меня в комнату, повалил на пол, зажал мне рот. Взглянув в сторону прихожей, я увидела две ноги. «Мартинсы». Ворвавшихся было двое. Дверь захлопнулась.

– Дай вон ту тряпку, серую, – сказал Первый, тот, что держал меня.

Второй бросил ему жилетку. Первый поймал ее с лету. И сел на меня, прижав своим весом. Клинч оказался таким же мертвым и императивным, как хватка пальцев. По мне будто отлили металлический гроб.

В области зеленого дивана происходила возня. Второй управлялся с Ульяной. Но прежде, чем я успела обдумать это, Первый приставил к моему горлу нож. Туго свернутая кичка мокрых волос теперь давила в затылок, как камень. Будто я лежала на дне ручья.

– Слушай внимательно, – сказал он. – Сейчас я уберу руку, ты сможешь говорить и дышать. Но если заорешь, порежу. Поняла?

Я моргнула. Он убрал руку. Обернул мою голову серой жилеткой. А поверх густо обмотал скотчем, оставив небольшую дырочку для носа и рта. Покончив с головой, он повернул меня на живот и, заведя мои руки за спину, обмотал скотчем запястья. Затем перешел к ногам. Я ничего не видела. Стоял страшный треск от резко разматываемой липкой ленты.

– В квартире нет денег, – говорила Ульяна.

– Туфту гонять не надо, – отвечал Второй.

– Хули ты базаришь с вафлисткой? Утюг включай, – прошипел Первый.

– Боже! – взвыла Ульяна. – Да нет здесь денег! Не-е-ет!

– Заткнись, сука.

Судя по звуку, Ульяна получила по лицу. Первый поднял меня с пола и бросил на кресло. Я почувствовала, что он отошел взглянуть на плоды своего труда. По всей видимости, картина удовлетворяла.

– Короче, раскладка такая, – начал он, выдохнув, как бы отряхивая напряжение с натруженных мышц. – Телефон твой слушали неделю, ходили за тобой три дня, знаем, что бахар тебе отвалил десятку, мне время терять не в цвет, ты говоришь, где деньги, и мы уходим.

– Денег нет.

– Денег нет? – спросил Первый, приходя в бешенство. – А на что ты газовала с блядями в китайском ресторане? На Итальянской в среду зависала, ты хавальник набивала с четырех до семи! Слушай, мы по майданам не бегаем, у нас своя работа, если я здесь, значит, и деньги здесь. Или ты думаешь, что я за золотыми часами пришел?

Они крушили квартиру на винегрет. Отворяли дверцы, выгребали нутро, швыряли на пол бумаги, белье, посуду. Высыпали из мешков фасоль и сою (влияние Женечки). Вспарывали подушки. Пинали книги. Я слышала, как бьется стекло, трещат ткани, рвутся тетради. Я чувствовала, как «мартинсы» топчут субтильные Ульянины платья, вываленные из шкафа на пол. «Живанши», «Труссарди», «Армани». Все, что она так любила. Пока я заслушивалась звуками апокалипсиса, ко мне постепенно возвращалась чувствительность. Оказалось, в кулаке я зажимаю ключ. От квартиры. Конечно! Значит, еще до вторжения железной руки я успела вынуть ключ из замка. И не выронила – очевидно, рефлекторно сжала кулак. Я не знала, зачем мне в такой ситуации ключ. Но по наитию разжала пальцы, выпустив его, как рыбку, в щель между сиденьем и спинкой раскладного кресла. Ключ тихо провалился в недра. В аффекте мне показалось, что я услышала, как он сказал: прощай. Мысленно я ответила. Будто это был последний мой провожатый на территорию агрессивно распростершего объятия небытия.