Катя Пицык - Город не принимает

Я просто похолодела.

– Какую дачу? О чем ты? Где?!

– Татьяна, доверьтесь мне. Все будет хорошо. Мы сейчас придем… Все будет. Чай горячий… все.

Он говорил с трудом, почти каждое слово – на выдохе, через паузу, как тифозный больной, которому уже послали за священником.

– Олег… Олег! Давай я понесу елку, господи, дай мне ее…

– Не смейте меня оскорблять.

Вагончик стоял у самой железной дороги. Внутри – опрятно. Красное войлочное покрытие. Двухконфорочная плита. Электрический чайник. Пачка индийского, сахар. Маленький телевизор. Все штепсели аккуратно лежали выдернутыми из розеток. Долинин бросил елку на пол. Еле-еле освободившись от куртки, швырнул и ее, прямо на елку.

– Сейчас все будет…

Промямлив это, он сделал пару шагов к столу, планируя, видимо, заняться чайной церемонией. Но дорогой упал. И, плюнув на все, пополз на четвереньках к тахте. Забравшись на скупо застланную постель (прямо в сапогах), он повернулся к стене и сник в позе эмбриона.

– Говенный гаш… – бормотал он, задыхаясь. – Сильно мажет. Плохие люди по шишкам терли грязными руками… Инфекцию занесли, уроды.

– Хм, не знаю, кончила, не кончила…

Уля пожала плечами – дала понять, что претензия Веры некорректна, а значит, обсуждению не подлежит.

– Как-то это все… манипуляции. Это все манипуляции, – добавила Королева со вздохом.

В ресторане было темно, как в церковном приделе. Свечи. Хрустящие скатерти. Море букетов. Море лепнины. Кессоны, расписанные красками. Тридцать первого утром Ульяна уезжала к сыновьям, а вот тридцатого решила закатить пирушку – «на двоих». Машина свернула со Староневского в переулок, мы вышли из теплого такси и по слякоти пробежали к парадному входу. При дверях стояла густая бархатная елка. Горели лампочки. Швейцар кланялся, и в золотых пуговицах мундира отражались огни. Официанты, крахмальные, будто платья на свадьбу, держались исключительно фотогенично (кажется, мысленно пребывая в чине дворецкого). Стояла библиотечная тишина. В клетке поскрипывал кенар. Чай подали в толстопузом заварнике, писанном красной сиренью. Ульяна перебирала белыми пальцами по бокалу, в котором не прерывался полет пузырьков. Лицо ее сияло. Оно всходило в оранжерейном мраке серебряной луной. «Я очень рада нашему знакомству. Каждая минута общения с тобой доставила мне безграничную радость». Мы чокнулись. Но, заметив, что я сама не своя от восхищения цветением засахаренного интерьера, она тут же добавила к произнесенному тосту: «Таня, это гипсокартон».

– При чем тут манипуляции? – спросила я, прожевывая рис с креветкой.

– Ну… видишь ли, ведь сексом люди занимаются не для того, чтобы кончать.

Никто из сидящих за соседними столиками не обернулся. Официант не дрогнул. Но я почувствовала, как внимание присутствующих, отльнув от предметов их разговоров и дум, разом приникло к последней фразе Ульяны. По-видимому, в мой мозг поступила информация об изменениях пейзажа. Ультратонкость этих подвижек, происшедших в позах, звонкости ножей, сухости кашля, плотности звуков и направлениях воздушных потоков, делала их уловимыми только для органов чувств – слухом и зрением засечено было нечто, в сознании возникшее сразу в виде готового вывода: нас слышал весь ресторан. Даже у кенара будто выбило почву. Он вскинулся песней, несмотря на то что вне стен стоял переплеск мозглой зимы.

– Ведь что такое секс? – спросила она никого. – Это же не то, что тебе нажимают на нужные точки и ты переживаешь возбуждение и… потом случается отток крови от матки и все это… Нет. Это не секс, а, строго говоря, онанизм. А секс – это состояние. В котором тебе кажется, что весь белый свет в твоих руках. Если люди доверяют друг другу, если каждый знает о другом, что тот не сделает ему ничего плохого… когда наступает момент доверия, то эти… органы – они становятся передатчиками. Человек наполняется состоянием сам и получает возможность передавать другому. Если это получается…

Она опустила глаза:

– Тогда человек может жить, сворачивая горы.

Она вздохнула:

– Остальное – от лукавого. Манипуляции.

– Манипуляции в чем? Вера обиделась на него за то, что она не кончила. По-моему, это не манипуляции, а глупость какая-то.

– Она не обиделась. Она его обвинила. Фактически обвинила его в эгоизме. Она – его, а он мог ее обвинить с таким же успехом. Мог взять и обидеться на то, что она не кончила. Этому нет конца и края, Таня, нет конца и края.