Инга Кузнецова: Пэчворк. После прочтения сжечь

– Это страшный зуд, – глупо каламбурю я, не могу остановиться.

В клубе подозрительный запах дыма, замешанного на каких-то жирных неблагозвучиях и неблагополучиях. То ли топор, висящий в воздухе, потяжелел, то ли действительно сейчас будет сеча топорами.

– Поздно дерзить, – сообщает книголюб, – я вызвал наряд.

Как в замедленной съемке, я вижу, как хрупкий П. бьет его по лицу, и книголюба немного отбрасывает назад; как на П. наваливаются гвардейцы; как откуда-то сзади на них прыгает Неандерталец, а Д. выдергивает меня из бойни и тащит к запасному выходу («Задержи дыхание!»). Наши бегущие и спотыкающиеся ноги уже скрыты клубами какой-то ползущей гадости. Наружная дверь заперта, но между нею и внутренней обнаруживается еще одна, куда-то вбок, – здесь скрывается подсобка. Д. выбивает фанеру плечом, бросается к окну – оно есть, подоконник завален хламом – книги, банки с краской, бутылки, плошки с битыми краями. Я вырываюсь: «Он, он там!!» – но Д. упорно спасает меня, хотя в этом нет никакого смысла.

«Как же так?? Как же так?? Мы не можем бросить его!» Меня мотает, я рвусь назад. Из полурасстегнутой сумки, болтающейся на руке, что-то сыплется.

«Молчи!! Проверь телефон!» – он разбивает окно, сбрасывает все эти подоконные инсталляции («Твою мать!»), подсаживает: «Давай!» За нами уже распахивают дверь. Порезав ладонь, я неловко выпадаю на улицу, и следом шмякается Д. Полицейский «уазик» въезжает во двор, но мы успеваем подняться и пробежать вдоль окон в соседнюю рюмочную, поражающую даже в таком чаду событий своей более чем демократичной обстановкой, и, протиснувшись сквозь кучки бродяг, соображающих на троих, вкручиваемся в темь задворков.

(твой сюжет)

У метро Д. ловит частника, запихивает меня вглубь салона, везет к себе. Что я делаю? Я реву. Я просто бьюсь в конвульсиях. «Д.! Объясни мне! Искать его, найти и опять потерять! Да что же это опять?! Уровень не пройден! Уровень не пройден! Ю луз! Опять!» Д., превратившись в картонную коробку, стенки которой уже прогнулись, очерчивает меня, укрывает, оформляет. У него очень трезвый голос:

– А чего ты хотела? Это твой сюжет.

– Но за что??

– А ты воображала, что ты – этакая новая Герда? Потерявшая свои туфельки? Найдешь его и спасешь? И спасешься? На что ты рассчитывала? Помолчи, помолчи пять минут (целует смятку моего лба).

– Звони ему! Набери скорее! Что с ними? А бедный П.?

– Не сейчас.

Меня мутит. Я валяюсь на его коленях. У меня передоз впечатлений. Но никакого отношения к эстетике они не имеют. Я не помню, что поддерживает мое существование. Когда-то это была красота визуальных образов. Но я не знаю уже, где эта красота. Ее ни в чем нет. Возможно, я снова мутирую и даже не пытаюсь к этому приспособиться.

Благоразумный водитель едет очень быстро и не задает вопросов.

(диск докручивается)

Как выясняется позже, Д. нарочно называет неточный адрес. Мы еще довольно долго пешком влечемся какими-то закоулками, пока не оказываемся перед дверью подъезда, неотличимого от других, в условном доме, неотличимом от других. Я даже как-то не верю, что Д. действительно здесь живет. В этом микрорайоне он мог бы жить в любом доме.

Лифт пахнет именно так, как должна пахнуть фраза «Прощай, молодость», отнятая у войлочных бот. Я не то чтобы висну на Д., но мне определенно требуется помощь. Моя ладонь оставляет на его куртке цвета хаки безобразные бурые следы. В жестах Д. нет и оттенка собственнических желаний (как-то он может вобрать их, хотя энергетически – я это чувствую – он все время со мной). А у меня нет сил регистрировать его благородство. Такова жестокость момента. Возможно, я вообще еще есть только лишь потому, что за меня – ситуативно – взял ответственность Д. То, что он это сделал, – целиком и полностью его выбор. Я отношусь к этому, как тень. Мне очень жаль. Обычно я стараюсь поддерживать людей в их основных «пафосах», если они – эти пафосы – не разрушают чужие территории. Однако в древнегреческих трагедиях были хоры теней, кажется. Я – это тень события. Оно отбрасывает меня.

К счастью, мы уже вошли. Д., сгрузив рюкзак, усаживает меня на рассохшийся стул с лордозными ножками (кажется, это съемная квартира), находит в карманах мобильный (цел!) и набирает неандертальский номер. Телефон не отвечает – абонент вне доступа сети. Номер П. разговаривает длинными гудками.

Обессиленный Д. сбрасывает ботинки, садится на пол и, молча глядя мне в глаза, начинает снимать забрызганные грязью туфли, которые и так сваливаются с моих ступней. Я дрожу. Мне хочется сказать что-то теплое и детское вроде «ты настоящий вдруг», но неподвижный язык лежит во рту, как уж, раздавленный на дороге. Д. долго смотрит на меня, а потом говорит: