Инга Кузнецова - Пэчворк. После прочтения сжечь

Осталось напиться по-свински – но это только идея, не желание.

– Я буду только вино, – говорю я. – Легкое, белое.

– Хочешь быть белой и пушистой? – с глупо-добродушной улыбкой произносит Д.

Я молчу. Д. уходит за белым вином. Я касаюсь неандертальской кисти. Я хотела бы этого не делать, но не могу. Он перехватывает мою ладонь. К нам подсаживается парень – русоволосый, худой, с задумчивым лицом, и Неандерталец меня отпускает.

– Скажи-ка, дядя, – обращается парень к Неандертальцу, – ты думаешь, что государство в принципе не может приносить пользу человеку? Никогда и нигде?

– Во всем мире государство только расширяет свое вмешательство в его жизнь. Тебя это устраивает, П.? – следует резкий ответ.

– Ну, так всегда есть какие-то институты. Институты сами по себе – это ведь не зло. Вот Российская Империя. В свои последние годы – не очень симпатичный институт, да. Но потом пришли разрушители, и стало все только хуже.

– А ты разве не видишь, что это процесс – происходит постепенное масштабирование анти-индивидуального? И это повсеместно. Молох государства переходит границы человека все более и более. Это не хорошо и не плохо. Так есть. Ты романтизируешь Молох.

– А ты не любишь – и это тоже субъективно.

– Да. Но в целом это нейтральный процесс. Ничего не сделаешь.

(коромысло)

П. усаживается поудобней. Неандерталец придвигает к нему стакан. Я, успокоившись, с любопытством слежу за их интеллектуальной перепалкой. Парень говорит:

– Я разделяю твою критику именно нашего государства. Но идея государства как такового – не зло. Без государства могут жить только конченные злодеи и убийцы.

– Процесс разрастания государства и захвата им территорий индивида – это процесс саморегуляции человеческой популяции. Мир перенаселен, а ты в мелком масштабе смотришь, – самонадеянно отвечает Неандерталец. – Взгляни на все в моей оптике, попробуй.

– Нейтральный процесс?

– Но смысл и последствия его отнюдь не нейтральны. Государство вышло из-под контроля людей. Институт сам себя рулит. Везде. И в Америке. И у нас.

– Зато в Европе оно обеспечивает более или менее нормальную жизнь. Государство как идея может (и должно) защищать.

– Тут могут быть разные точки зрения, – неожиданно для них подаю голос я. – Это не «зато». Это договор. Способность не заметить ложь обменивается на кажущуюся безопасность внутри идеи государства. В то, каково это государство на деле, большинство не вдается. Большинству достаточно самой разумности существования этой идеи. Почему это подвисло? Потому что оголтелая воля к власти одних прекрасно уравновешивается волей к дивану – других. Паритет сил. Такое коромысло.

– Ого! – присвистывает П. – А ты хорошо излагаешь!

Д. подходит с бокалом, в котором покачивается прозрачно-виноградная жидкость.

– А что не так, если люди добровольно идут на это? – дразня, продолжает П., с интересом глядя мне в лицо. Честно говоря, все трое смотрят мне в лицо, и от этого неуютно, но я собираю свою твердость:

– Но с экзистенциальной точки зрения это запрещенный прием. Они не понимают, что государство играет на их страхе перед смертью.

– И правильно делает, – помрачнев, замечает хрупкий П.

– Но оно не дает ни бессмертия, ни реальной безопасности, – вот в чем правда, – опустив голову, говорю я.

– Иллюзию ее дает, – подхватывает Неандерталец.

– Да. И здесь водораздел между обывателем, который соглашается сделать вид, что это реальная безопасность, и революционером, который в каком-то смысле слишком трезв.

(Парни переглядываются.)

– Все мы где-то между. Вы ближе к обывателю здесь, простите, П. Это не оценочно.

П. смотрит на меня с изумлением и говорит Неандертальцу:

– Она тоже должна выступить.

И тут и Неандерталец, и Д. в один голос громко кричат:

– Нет!!!

(ради радикализма)

И вот тут я понимаю: я это сделаю.

Не ради Неандертальца. Не для того, чтобы доказать ему, что я – не просто сексуальный объект. Не ради того, чтобы доказать им троим, что я – не верблюд, не дитя-цветок, не бумажный цветок, не тычинка бумажного цветка.

Ради чистой траты. Ради космоса (долги надо отдавать с процентами). Ради куража. Ради выхода за пределы двух своих «я». Ради невозможной правды промежутков.

Много ради чего.

Ради любви ко всему, в конце концов.

Ради максимальной любви ко всему – уже и на грани исчезновения.

Ради радикализма. Ради радости. Ради скорости апгрейда. Ради безумия упрямства. Ради упрямства безумия. И я не буду жалеть об этом.