Инга Кузнецова - Пэчворк. После прочтения сжечь

По ночам моя дверь дрожит. Можно не знакомиться, а выбирать какие-то другие формы коммуникации. Однажды я нарочно оставила на перилах лестницы лиловую кофту, которая удивительно увеличилась после стирки, растянулась до пят, превратилась в пальто. Через день я ее проведала – она превратилась в жестяную баночку из-под энергетика, застрявшую между прутьев.

Полные карманы сухой листвы и осколков стеклянной музыки ничуть не мешают мне думать. Мне хочется отвоевать у того, что безнадежно, хотя бы часть того, что прекрасно. Пока это перемешано. Если удастся разделить, я положу прекрасный кусок в карман, на «потом». Это ненадолго, это временно – я просто буфер. Я потом отнесу, куда надо. Мое дерево все еще падает.

(прыг)

Прыг – и он тащит меня за руку, и это все равно, что идти безошибочно с черной повязкой на глазах, потому что это кольцевая станция – именно та, где мы жили с его жестоким другом полтора безумных, прекрасных и мучительных года, прекрасных и яростных, когда в самом взлете заложена идея катастрофы, когда первая близость случается во время дурацких «женских дней», когда столько крови повсюду – на простыне, на стульях, на столе, на полу, как будто тут убивали нескольких человек, а трупы расчленяли и лучшее запихивали в морозилки двух холодильников, а остальное – куда? – наверное, в мусоропровод.

Я неправильно написала: это не близость. Это – дальность. Офигительная дальность.

Куда-то туда что-то, кто-то – тащит меня.

(батарея центрального отопления)

Однажды, когда Неандерталец уже отобрал у меня ключи (с самого начала он выдал мне только один ключ от квартиры, закрывающейся на два замка, – один ключ от себя), я не выдержала и приехала, наобум, без предупреждения. Звонила по домофону и не успела дождаться ответа – впустили соседи. У обитой крепким дерматином двери было глухо. На улице шел дождь, я была в куртке и – классика – без зонта. Прислонившись к батарее центрального отопления, отогревалась, унимая прыгающие пальцы. Потом села на корточки и начала ждать (это было время его возвращения с работы). Долго. Минут было много, секунд еще больше. Волнение, страх, восторг хулиганства так перемешались во мне, при этой химической реакции выделилось так много горючего разреженного вещества (а что-то и выпало в осадок), что я уже не вмещала себя. И ничего не понимала. Видимо, тогда во мне окончательно заострилась моя форма безжалостности к себе. Это был предел осмысленного мазохизма. Я ждала его гнева, чтобы самоуничтожиться, испить и прекратиться. Только так можно было избыть эту любовь.

Но дверь молчала. Нужно было осмелиться на телефонный звонок. Ожидание достигло пика и неизбежно разрешилось в разговоре. Сообщением был нечленораздельный рев. Выяснилось, что именно в этот вечер Неандерталец отправился к Д. (а он не любил ходить по гостям, говорил, что чувствует себя там в заложниках). Странно, что он приехал так быстро и на такси. Я ждала еще только час, и в течение этого часа совершенно потеряла остатки лица.

Любитвы в тот, за-последний день, уже не было.

(спокойно)

Полиэтиленовая пленка, которой меня обернули, давно прорвалась, куски и кусочки осмысленного мяса падают, стальной сустав вынутого колена скрипит (оно почти не сгибается), но я еще иду. Туда и сюда, вперед и назад, по стенам и потолку. Куски отлетают, трата только увеличивается. Хожу и хожу. Нет ничего привлекательного с точки зрения биологии в абсолютных феноменах. Человек их не выдерживает. На иное не согласен. И даже если от «меня» останется один скелет, он все равно будет продолжать движение.

Так называемая «любовь» – не против смерти (они собеседники, и уважают друг друга – думали древние), она вообще оторвана от законов выживания/умирания. Любовь – это измерение. Иное существование, где биологические законы (Фрейд ошибся) и даже сам объект (и свойства субъекта), как это дико ни звучит, не имеют принципиального значения. Быть на уровне этого феномена невозможно, но нельзя отказаться от него. Все, что я сейчас знаю об этом.

(чистый эксперимент)

Я решаю не пить таблеток. У меня не должно быть преимуществ.

(руно)

И наяву, и на бегу мне кажется, что мы вдвоем с рыжим Д. не движемся переулками мегаполиса, а путешествуем по какой-то гигантской буддистской деревне, и что жители ее вооружены невидимыми «палками бо» и кривыми мечами под полами своих пальтообразных халатов. У широченной обочины, под деревом, цветущим каким-то пухом (здесь «ложная весна»?), мы видим кошку с очень большим крупом и волнисто-белой шерстью. Непропорционально большой пятачок носа. Потрясающая переливчатая белизна «руна»! Ничего подобного я никогда не видела. И рядом с этой кошкой-овцой – микроскопический котенок, просвечивающе-розовый. Он подпрыгнул и попал в облако пуха, оно стало его шерстью – шерстяной шарик покатился. «Пух прирастает к нему или нет?» – думаю. Мне хочется, чтобы рыжий спутник сказал «я сейчас приду» и оставил меня. А я села на корточки, чтобы созерцать смысл белизны.