– Конечно знаю, – согласился дон Ригоберто. – Любовь моя.
– Мы целовались, обнимались, ласкали друг друга, – рассказывала его жена. Она вновь принялась кружить по комнате, и чуткий слух дона Ригоберто ловил едва слышный шорох горностаевого манто. Распалял ли донью Лукрецию собственный рассказ? – Прямо там, в углу. Довольно долго. Потом он подхватил меня, всю в меде, и понес на кровать.
Видение было таким ярким, что дон Ригоберто не на шутку испугался: «Так и ослепнуть недолго». В эпоху ЛСД и психоделиков одурманенные наркотиками хиппи таращились на безжалостное калифорнийское солнце, пока оно не выжигало им сетчатку, и они обрекали себя воспринимать жизнь посредством слуха, осязания и воображения. А дон Ригоберто не мог отвести взор от двух перемазанных медом нагих языческих божеств, бурлящих соками жизни посреди кошачьего месива. Он был древним воином с тяжелым копьем, она – лесной нимфой, похищенной сабинянкой. Она сопротивлялась, брыкалась золотисто-смуглыми ножками, капризно повторяла:
– Нет, ну, пожалуйста, я не хочу, – а потом вдруг крепко обхватила воина за шею, впилась поцелуем в губы, жадно глотая его слюну.
– Постой, постой же, – взмолился дон Ригоберто. Донья Лукреция покорно растворилась в густой тени, уступив место в воображении мужа томной девушке Бальтуса [10](«Обнаженная с котом»), что сладострастно откинулась на спинку кресла, поджав одну ногу и вытянув другую, упираясь крошечной пяткой в мягкое сиденье, и рассеянно ласкала кота, который щурился от удовольствия, развалившись на бюро. Скитаясь по лабиринту собственной памяти, дон Ригоберто обнаружил равнодушно пролистанную когда-то книгу голландского биолога (кажется, его звали Мидас Деккерс), «Росальбу» Ф. Ботеро [11](1968) – полотно, на котором дородная курчавая проститутка с окурком в зубах делила смятую постель с черным котенком, и гравюру Феликса Валлотона [12](вроде бы «Истома», что-то около 1896), где зверь сладострастно растянулся на полосатой перине среди пестрых подушек, подставив свою эрогенную шейку девице с игриво выгнутым задом. Как ни старался дон Ригоберто, но так и не смог вспомнить ничего подходящего к такому моменту, кроме этих туманных образов. Ему отчаянно хотелось узнать, что будет дальше. Возбуждение ослабело и схлынуло, но не прошло до конца; теперь оно маячило где-то на горизонте сознания, словно холодное солнце Европы, по которой дон Ригоберто так любил путешествовать осенью.
– А что было потом? – спросил он, не без труда возвращаясь к реальности.
Любовник опустил Лукрецию на пятно света посреди кровати, жестко высвободился из ее объятий и отступил назад, не обращая внимания на ее мольбы. Теперь, как и дон Ригоберто, он созерцал постель из темноты. Она представляла собой довольно необычное и теперь, по воцарении некоторого спокойствия, чрезвычайно привлекательное зрелище. Перепуганные котята затаились во мраке, только сверкали зеленые и желтые искорки глаз и белели дрожащие усики, но вскоре стали потихоньку приближаться к своей жертве, привлеченные исходившим от нее сладким ароматом. Они карабкались на покрытое медом тело, пихались и пищали. Робкие протесты, смешки и восклицания доньи Лукреции тонули в торжествующем мяуканье. Женщина закрыла лицо руками, чтобы защитить губы, нос и глаза от жадных кошачьих язычков, и отдалась на милость проворным тварям. Дон Ригоберто заворожено следил, как голодные зверьки, отчаянно толкаясь пятнистыми боками, скользят по груди и бедрам Лукреции, взбираются ей на колени, трутся о ляжки, старательно вылизывают круглый, словно полная луна, живот. Белая кожа слабо блестела в полумраке от меда, перемешанного со слюной, по шерстке мельтешащих котят метались таинственные блики, и казалось, что это удивительное действо разыгрывается под водой. Донья Лукреция качалась, словно лодка на невидимых волнах. «Как она прекрасна!» – подумал дон Ригоберто. Его всегда влекли тяжелые груди, широкие бедра, массивные ляжки – дивное телесное богатство, далекое от некрасивой тучности.
– Раздвинь ноги, милая, – попросил из темноты любовник.
– Давай же, раздвинь, – повторил дон Ригоберто.
– Котята совсем маленькие, не кусаются, ничего плохого тебе не сделают, – уговаривал первый.
– Тебе было хорошо? – спросил дон Ригоберто.
– Нет, нет! – отозвалась донья Лукреция и вновь принялась, словно сомнамбула, кружить по комнате. Нежный шорох горностая пробудил у дона Ригоберто уснувшее было подозрение: неужто под манто она голая? Похоже, и вправду голая. – Я до смерти боялась их когтей. – Пара самых смелых котят уже добралась до внутренней стороны ее бедер и жадно слизывала капельки меда с потных черных завитков на лобке. Их писк казался дону Ригоберто райской музыкой. Опять вступил Перголези, на этот раз нежно, с тихими вздохами. Умащенная медом женщина безмятежно раскинулась на постели. Донья Лукреция не спала: до слуха дона Ригоберто долетали едва слышные непроизвольные вздохи, казалось идущие из самых ее глубин.
Читать дальше