Франсуаза Саган - Неясный профиль

– Юлиус, – сказала я, – я прошу у вас прощения, искренне прошу. Я очень признательна вам за все, что вы для меня сделали. Просто мне казалось, что за мной следят, что я в ловушке, и… А «Даймлер»? – спросила я вдруг.

– «Даймлер»? – переспросил Юлиус.

– «Даймлер» под моими окнами?

Он смотрел на меня в полном недоумении. Надо думать, в Париже есть и другие «Даймлеры», а я даже не знала, какого цвета тот, что видел Луи. И потом, я терпеть не могу подробности. Я предпочла остаться в рамках дружбы, привязанности, чем пускаться в изучение хитростей парижского сыска. В который уже раз, избегая узнать подлинное содержание происходящего, я ушла в заботу о форме.

– Не будем больше говорить об этом, – сказала я. – Хотите что-нибудь выпить?

Он улыбнулся.

– Да, и на этот раз чего-нибудь покрепче.

Он достал из кармана маленькую коробочку и вынул две таблетки.

– Вы продолжаете принимать все эти лекарства? – спросила я.

– Как и большинство городских жителей, – ответил он.

– Это транквилизатор? Вы представить себе не можете, до какой степени меня пугает эта привычка.

Это была правда. Я не понимала, как можно так упорствовать в стремлении сгладить и заглушить любые удары судьбы. Мне казалось, это похоже на непрерывное поражение – будто отгораживаешь себя занавесом от тревог, несчастий, скуки, и занавес этот – как белый флаг, как символ капитуляции, унизительной капитуляции без боя.

– Когда вы будете в моем возрасте, – сказал Юлиус улыбаясь, – вам тоже покажется невыносимым сдаваться на милость…

Он подыскивал слово.

– На милость самого себя, – сказала я с некоторой иронией.

Он закрыл глаза и кивнул в знак согласия, а мне больше не хотелось улыбаться. Быть может, настанет день, когда и мне решительно придется заткнуть глотку голодной стае моих желаний, крикливым птицам моих страхов и сожалений. Быть может, тогда и я смогу выносить себя только как черно-белый отпечаток без цвета и граней. Да-да, я буду кататься на велосипеде, не выходя из ванной, и глотать таблетки, чтобы усыпить чувства. Сильные ноги и бессильное сердце, умиротворенное лицо и мертвая душа. Я представила все это, не веря себе, потому что между мной и этим кошмаром был Луи. Так что я выпила виски с Юлиусом, и мы, смеясь, вспомнили бегство оскорбленной мадам Дебу.

– Кончится тем, что она вцепится мне в глотку, – весело сказала я. – Она страшно не любит, когда ей не воздают должного почтения.

Я и не представляла, как близка к истине.

Наступало лето. До июня осталось несколько дней. Люксембургский сад был приветлив, полон голосистой детворы, бойких игроков в шары и старушек, оживших с наступлением тепла. Мы с Луи сидели на скамейке. Нам нужно было серьезно поговорить. В самом деле, стоило нам остаться наедине, как его рука или моя инстинктивно тянулась к волосам или лицу другого, и такое блаженство охватывало нас, что хотелось чуть ли не мурлыкать, а все, что не относилось к проявлениям нежности, откладывалось на потом. Мы жили в счастливом молчании, обмениваясь незаконченными фразами, доверив подлинный диалог нашим телам. Однако в тот день Луи, видимо, решил поставить точки над «и».

– Я подумал, – сказал он. – Прежде всего, я должен тебе кое в чем признаться. Кроме благородного презрения, которое вызывает у меня высшее общество, я оставил Париж, потому что играл. Я картежник.

– Прекрасно, – сказала я, – я тоже.

– Это не утешает. Я сбежал, чтобы окончательно не промотать наше с Дидье наследство. Стал ветеринаром, потому что люблю животных, и потом, всегда приятно помочь тому, кто не может пожаловаться. Но я не хочу заставлять тебя жить в деревне, а без тебя жить не хочу тоже.

– Если ты настаиваешь, я поеду в деревню, – сказала я.

– Я знаю, но я знаю и то, что ты любишь свой журнал. Я же прекрасно могу работать где-нибудь около Парижа. Я знаю нескольких конезаводчиков, займусь лошадьми и больше не буду от тебя уезжать.

Я почувствовала облегчение. Я не говорила Луи, что моя работа, по крайней мере, мысль, что я ею занимаюсь, наполняла меня странным желанием, никогда ранее не испытанным, – быть хоть на что-то годной. И потом, забавно было, что Луи игрок, что этот спокойный, уравновешенный человек, каким он был со дня нашего знакомства, тоже не без греха. Конечно, в тех словах, которые он говорил ночью, в его поведении влюбленного раскрывалось воображение и какое-то безумство нежности, которые успокаивали меня. Я знала, что ночь, как и алкоголь, – великий разоблачитель. Но то, что он сам сознался и в своей сложности, и в своей слабости, означало, что он доверяет мне, что он снял стражу, что мы одержали большую победу, доступную лишь счастливым влюбленным, которая велит им сложить оружие.