Впрочем, в метро и Людмила едва ли обратит внимание на Константина, даже если посадить их в вагоне друг против друга. Она в метро привыкла «отключаться» и думать только о своем. По дороге на работу все мысли ее – о Маше и домашних делах, а на обратном пути голова занята служебными вопросами. О любовнике Людмила старается лишний раз не вспоминать – ей надоели его прихоти и необходимость прятать от Маши дурацкие мазохистские принадлежности. И вообще она считает, что с ним пора заканчивать; если он в следующий раз явится опять без шампанского и цветов, Людмила так и сделает.
Конечно, мне их обоих немного жаль. Людмиле и Константину от роду две страницы, но я успел проникнуться к ним симпатией. Однако, говоря по совести, мне не очень хочется помогать им в делах сердечных. Сами-то они готовы ли встретить то, что называется большой любовью? Боюсь, что нет. Константин хочет девушку покруглей и без пирсинга, а у Людмилы предел мечтаний – любовник с цветами и без придури. Этакое счастье они отыщут и без меня.
Большой любви им не надо; да и никому она, в сущности, не нужна. Я сейчас говорю не о Маше с Сережей – у них свои дела, молодежные, а имею в виду нас – тех, кто давно состоялся как личность. Мы, конечно, полагаем, что вот эта состоявшаяся личность – мы самые и есть, и лелеем ее, и стараемся сохранять в неприкосновенности. А любовь – это снова-здорово. По собственному опыту или из книжек мы знаем, какую глубокую психическую и даже гормональную перестройку влечет любовь, и прячемся от нее. Это как инстинкт самосохранения – бесполезно доказывать нам, что наши состоявшиеся личности – не бог весть какая ценность.
И потом – с чего бы мне устраивать судьбы каких-то персонажей, когда я собственную не могу устроить? Вот не далее как прошлым летом случилось со мной происшествие – почти любовное; и что же? Как и следовало ожидать, дело ничем не кончилось; точнее сказать, кончилось ничем. Об этой истории не знают даже мои близкие, если таковыми считать Тамару с Дмитрием Павловичем. Я и сам порой думаю, что она мне присочинилась.
Первое, что мне трудно объяснить, это почему я в тот день сидел у себя в городской квартире, ведь на дворе-то стояло лето, и место мое было в Васькове, на даче. Второе – это, конечно, то, что я открыл дверь. Я, кажется, уже рассказывал, как устроен наш подъезд: собственно, так же, как во всех домах семнадцатой «Б» серии. Снаружи его, где-то под козырьком крыльца, встроена телекамера, а внутри сидит консьерж Насир и смотрит два телевизора. Первый телевизор к камере отношения не имеет, он нужен, чтобы Насиру не заснуть на дежурстве, а второй как раз монитор. Насир по нему видит, кто хочет войти в подъезд. А войти, скажу я вам, непросто, потому как имеется крепкая железная дверь с домофоном и электронным замком. Если жилец трезвый и у него есть одна свободная рука, то еще ничего – достал из кармана ключ-таблетку, приложил куда надо, и дверь запищит, приглашая войти. Если же руки заняты или ключ куда-то запропал – вот тогда в действие вступает Насир. У него есть под столом собственная кнопка. Он ее нажимает, дверь пищит, жилец входит и благодарит Насира. Но это если жилец. Чужого Насир ни за что не пустит – затем он здесь и посажен. Проникнуть в наш подъезд постороннему просто немыслимо, поэтому для меня полная загадка, откуда они, эти посторонние, в подъезде берутся. Ходят, что ни день, какие-то распространители рекламной чепухи, продавцы картошки, социологи с опросами и бог знает кто еще. Они таскаются с этажа на этаж и звонят во все двери подряд – ищут дурака, который бы им открыл. Только дураков среди нас мало; как правило, мы в таких случаях затаиваемся, делая вид, что нас нет дома. Лично я открываю, даже не открываю, а иду смотреть в дверной глазок, только если звонящий проявляет чрезвычайное упорство. Так что мне совершенно непонятно, почему я в тот раз после первого же звонка встрепенулся и поспешил к двери.
Я подошел к двери, заглянул в глазок и увидел девушку. Вы когда-нибудь глядели на девушку через дверной глазок? – что там можно рассмотреть, кроме носа? А у меня, представьте, сразу екнуло сердце. И опять-таки не знаю, почему оно екнуло – со мной такого не случалось очень давно. Девушка за дверью могла быть и рекламным агентом парфюмерной компании, и наводчицей – она могла быть кем угодно, кроме, разве что, продавца картошки. Однако я ей открыл. Вместо того чтобы опустить тихонько шторку глазка и на цыпочках вернуться в комнату, я открыл ей дверь, нимало не думая о последствиях. И я понял, что мое сердце екнуло не напрасно.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу