Катажина Грохоля - Бабочка на ладони

— Пей, — говорит ей на ухо Бася. — Слышала ведь.

— У меня к вам большая просьба. — В комнате так тихо, что Енджей невольно понижает голос.

— Как, опять? — поднимается с кресла Кшиштоф. — Опять…

— На этот раз положение трагическое… Спасти может только пересадка, притом за границей. Все фонды уже подключены, но собранных средств все равно недостаточно…

— Ты прямо спец по трагическим положениям. — Себастьян улыбается. — Ты всегда так говоришь.

— Не упоминай при мне о болезнях. — Роза органически не переносит разговоров о смерти, болезнях и увечьях. Себастьян прекрасно об этом знает и все равно касается запретной темы.

— У нас ремонт, — быстро произносит Бася и вопросительно глядит на Петра.

Напряжение повисает в комнате ксендза Енджея. А ведь все они друзья уже много лет, хоть он и ксендз, а они с церковью не очень чтобы в ладах. То есть, собираясь, например, в Канаду и подавая документы на визу, в графе «вероисповедание» все бы выставили «римско-католическое» (за исключением Бубы, она последнее время выдрючивается и собирается перейти в магометанство), но ведь сейчас речь не о заполнении анкеты. И этот противный Енджей им всем вроде старшего брата, сколько ночей провели вместе у костра, да и за бриджем, какое уж тут обращение в свою веру!

Енджей считает, что верует человек или нет — на то воля всемилостивейшего Господа Бога, а не скромного священника. Но если долг призывает ксендза, он к ним первым обращается за помощью. Ведь он знает их как облупленных и может на них рассчитывать.

Иногда.

Однако сейчас все молчат. Ну что же, времена нелегкие, своя рубашка ближе к телу, все удовольствие от посиделок с бутылочкой «Fiest French Brandy Raynal XQ» прахом пошло, теперь вся забота о том, как сохранить лицо, не касаясь кубышки.

— Знаешь, Енджей, я зарабатываю… — Роза краснеет, она не то хотела сказать, надо по-быстрому сменить тему. Разумеется, она постарается помочь, только не заставляйте ее думать о больном (может быть, даже тяжелобольном) человеке, не ее это дело. — Надо поискать…

— Об этом-то я вас и прошу… — В глубине души Енджей знает, что поступает правильно.

Чувство смущения, неизбежное при такого рода просьбах, привычно сменяется ощущением, что он творит благое, богоугодное дело.

— Неплохой. — Петр не сводит глаз с коньяка. Жидкость в бокале светло-золотистая, словно старый монастырский мед, она оставляет во рту горьковатый привкус, разогревает пищевод, а потом теплая волна возвращается обратно. — Ты же знаешь, мы планируем ремонт…

Неловкое молчание прерывает Буба. Какая спокойная, совсем на нее не похоже.

— Раз надо деньги отыскать, так отыщем…

— Господи, до чего же мне надоели твои сентенции!

Кшиштоф старается никогда не злиться, но Бубе всегда удается вывести его из равновесия.

— Ты и твои мыслишки из книжки! С неба само ничего не падает!

— Ну-ну, — все-таки вмешивается Енджей, — это не так, Кшись. Стучите — и откроют вам, просите — и дано вам будет.

— Да я не об этом. Просто Буба рассчитывает заставить людей сделать что-то вопреки их желанию! А ведь каждому нелегко живется! У нее неверное представление о мире!

— Думаешь, не заставлю? — Буба вызывающе ухмыляется.

— Я ведь вас прошу только подумать… На этот раз надо почти…

— Сколько?

— До миллиона недостает около двухсот тысяч.

— О Пресвятая Дева, полная благодати! — Себастьян замечает, что ксендз Енджей завел глаза, и сразу дает задний ход: — Это я о своей матушке. — И присовокупляет: — У меня нету.

Надо налить коньячку: Хоть чуть-чуть.

— Миллион — это всего лишь кучка монеток. — Буба поднимает голову. — Одна монетка, вторая, третья…

— А всего этих монеток миллион, — кривится Кшиштоф.

— Но считать-то начинаешь с одного злотого, — не сдается Буба.

— А кто на этот раз?

— Разве это важно? — Ксендз тянет свой бокал в сторону Себастьяна, словно желая с ним чокнуться. — Человек, которому нужна помощь. Идите, поспрашивайте, время не ждет, жизнь человеческая бесценна. Может быть, твоя фирма, Кшись, поможет?

— По статье рекламы не пройдет, — качает головой Кшиштоф и сразу же добавляет: — Я ни при чем, так проводят расходы…

— Кроме того, самое главное в жизни — это сраная любовь, — ядовито шипит Буба.

Даже ксендз Енджей морщится, правда, почти незаметно.

— Я прошу прощения, просто так уж… повелось. — Кшиштоф потирает лоб, не желая вступать с Бубой в спор и в то же время стремясь как-то растолковать свою последнюю неловкую фразу. — Дело в том, что если бы это была какая-нибудь большая акция, например оплату донорского сердца освещало бы телевидение, я бы эти деньги включил в расходы, убедил бы руководство, что за эфирное время мы бы заплатили не меньше. Разумеется, не такую сумму, но хоть часть… Все так делают, это как бы косвенная реклама… Все-таки какой-то выход… — Кшиштоф чувствует, что запутался, и умолкает.