Анастасия Чекмарева - I am enough. Просто. Ешьте. Еду.

Прилетев на место, я была в крайне взбудораженном состоянии: я съела очень много, и от этого у меня появилась куча энергии. Я улыбалась, смеялась, рассказывала, что мы с Татьяной только что наелись всего до отвала, но Н. знал, зачем я к нему приехала, и был очень грустным.

Мне было плевать: «Ты только прикинь, мы столько шоколада съели, конфет, ещё подруга вафли приносила. О, у меня осталось печенье! Оно, конечно, странное на вкус, но ты всё равно попробуй!» Н. отвечал мне, что у него совсем нет аппетита, к тому же, он надел чёрную водолазку, и весь его вид говорил «мне очень плохо».

Мы расстались. Он, конечно, забрал моё печенье, я ему начала подкладывать ещё. Это выглядело так нелепо и глупо. Я ничего не видела, кроме еды. Я не испытывала никаких эмоций. Радость возникала только от того, что происходили бинджи после намеренных голоданий.

В ВУЗе у меня часто случались сильные переедания, так как я не выдерживала до дома, где бы меня никто бы не видел, и я могла есть, есть и есть.

Первый курс. Я сидела на холодной скамейке с одногруппником на паре, мы оба были голодными. Он мне говорит: «Через полчаса будет звонок, мы сходим в столовую и что-нибудь купим поесть». У меня в сумке лежали 5 батончиков-мюсли на весь день в универе. Я не выдерживаю, желание объесться возрастает (я голодала особенно сильно на 1—2 курсах), и прямо на занятии достаю коробку с батончиками и начинаю один за другим их есть.

Одногруппник сидит, ничего не понимает. Я жую, говорю: «Будешь?» Он говорит: «Нет, я подожду звонка». Я съела 5 батончиков за несколько минут. Молниеносно. Даже сама не заметила.

Иногда я на пары приходила с полной сумкой сладкого. Я заходила перед занятиями в магазин, просила мне продать по батончику каждого вида, набирала плиток шоколада, иногда покупала печенье/конфеты и шла в университет. Во время пары я сидела и ела шоколадки. Даже не ела – я впихивала их в себе в рот, потому что завтра уже режим.

Самая страшная фраза: «Завтра уже нельзя».

После пары я подходила к мусорному ведру и выбрасывала много бумажек от батончиков, а потом ненавидела себя. Как же тихо я себя проклинала. Оскорбляла, ругала. Но организм просто просил начать есть, а дождался этого только в конце 2015 года. Хочется просить у себя прощения и говорить телу «Спасибо», что смогло выдержать и остаться без необратимых последствий до моего восстановления.

Я, мило улыбаясь, предлагала шоколадки и печенье другим: одногруппники иногда брали немного, иногда отказывались, но в душ ея была жутко несчастной. Потому что эти студенты радовались, просто жили, учились, а я сама себя посадила в тюрьму и находилась в ней дни и ночи, месяцы и годы.

Один раз биндж пришёлся на «окно» между парами. В нашей столовой было всё очень дорого, но меня это абсолютно не волновало в период поглощения еды. Я на последние деньги купила 2 плитки «Альпен-Голда» и перед одногруппницей съела всё сразу. Просто так. Сидела и ела одну полоску за другой. Так просто, как будто грызла морковку. Так как она смотрела в свои тетради и телефон, то она этого не видела, а я ела и готова была убить себя за безволие и бесхребетность.

Я страдала от ограничительных расстройств пищевого поведения особенно тяжело в 2011—2012 гг., причём мучилась «про себя» перед другими людьми каждый день, но никто этого не замечал.

ОРПП нельзя увидеть. Визуально по внешнему виду вы не определите, болен ли этим человек или нет. Что ещё страшнее, человек в расстройстве может сам не принимать свою болезнь и говорить, что с ним всё хорошо. И вот тогда этого человека не вылечишь – он не даст: «Я же здоров, не трогай меня».

ОРПП нельзя определить с первого взгляда на человека. Он может быть худым как щепа, но он будет таким от природы; как и обратная ситуация с полной женщиной, у которой булимия. Мне не раз писали девочки и говорили, что они – булимики, но я бы никогда по фото этого не узнала и не смогла бы угадать. Как-то мне оставляли комментарий: «Я не верю, что вот у такой девушки, как вы – расстройство». Дело ваше. Я не стала объяснять, что оно невидимо.

Отчасти это страшно, но я не помню свой 2012 год. Я училась, мы переехали, стали жить без бабушки – она теперь живёт под Тулой. Но я не помню, что я чувствовала, как я жила, что происходило хотя бы каждые полгода. Наверное, организм включил некую стадию «анабиоза»: по сути я будто «спала» и не была вовлечена в жизнь, но я и не умерла. Что отпечаталось в памяти, так это некоторые бинджи, которые так и происходили время от времени. Вероятно, они запомнились потому, что в момент их течения я ощущала сильнейшую, прожигающую с ног до головы ненависть к себе, и это было одно из тех редких чувств, которые были во мне живы.