Александр Торин - Кризис

Когда из подвальчика, около моста через канал, из окна на уровне тротуара, звучит Моцарт… Когда поет скрипка и ласково журчит, вторя ей, клавесин, я вспоминаю зловещее завывание национального Сингапурского оркестра, грохот барабанов, процессию с испещренными иероглифами знаменами, медленно, как змея, передвигающуюся между домами, покрытыми плесенью, музыку, напоминающую похоронный марш, и мурашки бегут по спине. Нет, не было этого, не было!

Простыни в гостинице со скрипящей лестницей и зловещим комодом восемнадцатого века, источенным жуками, – накрахмаленные. Как будто сбылась детская мечта. Над изголовьем висит картина. Холмы, из-под снега торчат голые, черные ветки деревьев, на горизонте в серое небо уперся шпиль колокольни, поднимается дымок из труб, и люди, люди… Маленькие, как муравьи, они катаются на катке, возвращаются с охоты, тащат на санях вязанки дров. В эту картину можно всматриваться часами. Вот два мальчика около поросшего сухой осокой берега замерзшего пруда, они что-то тащат за собой, ну да, конечно же, это санки.

Господи, как хорошо… Я засыпаю, открыв окно, выходящее на набережную. Нет, так не пойдет, я скоро замерзну, на улице совсем холодно, но дайте, дайте мне этого холодного воздуха, покажите мне огоньки на берегу канала, наполните пространство голосами людей, проходящих по улице в этот осенний вечер, и редкими взвизгами тормозов…

Картина оживает перед глазами. Зимний красный шар солнца садится за горизонт, снег скрипит под ногами, лают собаки вдалеке, дымок вьется, опускаясь на деревушку, звенит колокол, прошел еще один день. Фигурки, передвигающиеся по полотну, их суетливые, словно заснятые ускоренной кинокамерой движения, привлекают меня, и я вдруг снова оказываюсь в тропической республике. За мной гонятся, какой странный город. Реальность и сон смешались в нем, уже не разберешь что к чему. Я знаю только одно: меня хотят убить, убить за то, что я не такой, за то, что я знаю что-то такое, что недоступно моим преследователям, да и просто убить, случайно, как невзначай раздавишь муравья на цементированной дорожке.

Бррр… Как противно пахнет. Рыбой, моллюсками, подгнившими креветками. Так пахнет в Америке в дешевых китайских супермаркетах около рыбного отдела, так пахнет в Азии на грязных рынках. Асфальт набухает, он пузырится черными пузырями, мешая мне убежать от преследователей. Ноги мои тонут в этой липкой субстанции, я с трудом вырываю их из расплавленной мостовой, все, больше не могу.

Прорвало! Из-под земли, посреди сверкающих огнями небоскребов вырываются фонтаны обитателей моря. Осьминоги, кальмары, морские котики, тунец, вся эта живая, издающая зловоние эктоплазма бьется хвостами, щупальцами, и чем Бог послал об раскаленный асфальт. Фонтаны взрываются справа и слева, от них не спастись. Мне надо убегать, за мной гонятся племена пролетариев, вооруженных стальными прутьями. Господи, прости меня, я не могу наступить на этих, бьющихся в конвульсии спрутов, я пытаюсь запихнуть их обратно, в дыру, прорванную силами природы в асфальтовой мостовой, но куда там, за ними из глубин Земли прут другие, словно прорвало нефтяную скважину.

– Мать вашу, – меня тошнит. Руки и ноги не слушаются меня, как когда-то в детстве, кажется, что ноги мои безумно далеко от головы, и я могу в одну секунду достичь края вселенной, прикоснуться к небоскребам Манхеттена, унестись в созвездие Ориона…

Уфф… Все, слава Богу, приснилось. Бред. Кризис прошел, горячий пот пропитал простыни, и холодный воздух приносит успокоение. Болит голова, я с трудом доползаю до душа и долго стою под горячими струями.

Мне пора ехать, причем я сам не знаю, куда и зачем направляюсь. В «Пежо», взятом напрокат по кредитной карточке «Би-Си-Бай», заедает третья передача. Города сменяют друг друга. Кружевная вязь соборов, паперть со слепыми ликами состарившихся резных деревянных святых, мрачный тевтонский рыцарь, выпирающий из стены, как прикованный к скале Зевс. Солнечный свет мягко играет в мозаике, пуская ярко-рубиновые зайчики, игриво пробегающие по лицам молящихся. Поет орган, присутствие осени на этой площади становится очевидным, стоит только посмотреть на ковер желтых листьев, покрывающих брусчатую мостовую, из которой никогда не выковыривал булыжник ни один пролетарий вселенной.

Все холоднее и холоднее становится северный ветер. А древний собор все так же возвышается над площадью. Бесконечные набережные, я заблудился в этих мостах через Рейн. Бредовый вечер, вначале я ужинал, потом, уставший и ощущающий первые признаки болезни, спустился в подземный гараж, и снова началось… Моллюски, раскосые лица, уродцы, химеры.