Айрис Мердок - Дитя слова

— Вы сделаете то, о чем просит вас леди Китти, и встретитесь с ней в понедельник?

— А я думал, ты не знаешь, что в письме.

— Я и не знаю. Я спрашиваю то, о чем мне велено вас спросить..

— Удобная ты девушка, вот что. Хотел бы я иметь такую горничную. Ответ, значит, такой: да и да.

— Да и да?

— Да — я сделаю то, о чем она меня просит, и да — я встречусь с ней в понедельник.

— Благодарю вас. В таком случае… спокойной ночи… Хилари.

Я посмотрел вниз на Бисквитика. Она смотрела вверх на меня. Пальто у нее уже высохло (неужели она действительно терпеливо просидела на холодной платформе все это время?), широко раскрытые глаза блестели, но я не стал заглядывать в них. Ее худенькое личико выглядело усталым. В этом грубошерстном бесформенном пальто она производила впечатление беженки. Я легонько поцеловал ее в щеку.

— Ну, пошла. А как ты будешь добираться отсюда до Чейн-уок?

— Пешком — ведь тут недалеко.

— Тогда — спокойной ночи.

Она повернулась и медленно пошла прочь, не оглядываясь, — стала на эскалатор, и он унес ее вверх из поля моего зрения. Я подождал, давая ей возможность начать обратный путь на Чейн-уок, где она доложит обо всем в каком-то ярко освещенном, уютном непонятном будуаре своей непонятной хозяйке. Через некоторое время я последовал за Бисквитиком и вышел на Слоан-сквер. Ночной воздух обдал меня холодом, от которого кровь сразу медленнее побежала по жилам. Я глубоко засунул руки в карманы. Туман стал чуть менее плотным. Я немного постоял, затем не спеша пошел в направлении «Королевского герба».

Внезапно я вспомнил о Томми. Взглянул на часы. Бисквитик прождала меня, оказывается, свыше двух часов.

Томми ждала меня уже больше часа. Я вошел в телефонную будку у театра Ройял-корт и позвонил ей.

— Томми…

— Ох, мой родной… родной мой… слава Богу. Я просто не знала, что и думать… решила, что тебя сшибло, решила — убило… Я так беспокоилась… Ну, слава Богу, слава Богу…

— Томми, извини меня, пожалуйста…

— Ничего, мне уже стало легче от того, что я услышала твой голос, ох, насколько же легче… Я Бог знает что навоображала…

— Извини, дорогая…

— Ты сейчас придешь?

— Знаешь, нет, не могу… Молчание.

— Томми, извини, пожалуйста, это не потому, что я… я хочу сказать, я вовсе не провожу время с кем-то еще. Я звоню тебе из автомата на Слоан-сквер и еду сейчас домой. Просто я пропустил два-три стаканчика и забыл о времени и так что теперь, наверное… лучше мне поехать домой… извини меня, пожалуйста.

Помолчав немного, она сказала:

— Хорошо… родной мой… я просто очень огорчена, что не увижу тебя… мне так хотелось тебя видеть. А ты не можешь… завтра мы не встретимся?

— Да, да, завтра… завтра утром. Если хочешь… приходи ко мне часов в одиннадцать… мы можем пойти с тобой погулять.

— О, прекрасно, о, спасибо, я так рада… не волнуйся, со мной все будет в порядке, я не буду мучиться бессонницей. Надеюсь, ты ничем не расстроен, нет?

— Нет, нет…

— Приятных снов, мой родной.

— И тебе тоже, Томми, приятных снов… доброй ночи.

И я действительно спал спокойно. И последнее, о чем я подумал, прежде чем заснуть, это о том, что леди Китти наконец взяла все в свои руки и теперь все устроится наилучшим образом. Леди Китти… все… все… устроит…

На следующее утро мы с Томми гуляли у Круглого пруда. Томми была счастлива. Она уже знала, что это — традиционное место наших примирений.

Рано утром к Кристоферу, как всегда, явились Мик и Джимбо. Джимбо купил мне какое-то растение в горшке — унылое и чахлое, никогда, судя по виду, не знавшее цветения. Тем не менее я был тронут. Неужели Джимбо своей мягкой, по-женски сострадательной душою валлийца почуял, что мне вскоре предстоит встреча с огнем? Он сунул мне горшок с растением поспешно и застенчиво, словно боялся проявить жалость. Немного позже появился телефонный мастер, а потом юноша с волосами, перехваченными резинкой. Это было уже нарушением правила; я ведь не разрешал Кристоферу собирать у себя больше трех посетителей сразу, но сейчас я решил смилостивиться в благодарность за растение, которое подарил мне Джимбо. Телефонный мастер принес гитару, и через некоторое время послышался тихий перебор струн, потом глухие постукиванья таблы и обрывки приглушенного пения. Возможно, «Чайки» все же обретали новую жизнь. Я не мешал им. Как только пришла Томми, мы тут же ушли. Мне не хотелось впускать ее в квартиру.

Мы прошли не спеша по дорожке, на которой царит Бронзовый всадник Уотса, и достигли Круглого пруда, этого средоточия деятельных и невинных развлечений, места таинственного и даже, пожалуй, святого, — пупа Лондона. Фокусница-иллюзионистка — погода предстала перед нами сегодня в новом обличье. Туман исчез, воздух был пронизан ярким рыжевато-желтым светом, и солнце вот-вот готово было прорвать облака, отчего все вокруг приобрело живые, хоть и несколько странные оттенки: мирный темный фасад Кенсингтонского дворца, зыбящаяся, металлически-серая поверхность пруда, радужные перья уток, белые паруса игрушечных яхт, красные свитера детей, голубой плащ Томми, серые Томмины глаза. Томми взяла меня за руку, и я не отнимал ее, — я казался себе ребенком. Сегодня я не испытывал к ней ни грана чувственного влечения.